Париж слезам не верит

– Так что вы тут делаете, сударь? – ледяным тоном повторил граф.

– Копаюсь в дерьме, – нарочито грубо отозвался Фабр. Вид у него был самый непрезентабельный. Мундир расстегнут, рубашка вымазана глиной, волосы всклокочены, сапоги промокли. На дне оврага тек ручей, в котором он, вероятно, пытался отмыть свои находки.

– Вам не пришло в голову оставить форму в Мобеже? – упрекнул его граф. – Вы не понимаете, где находитесь? Мало разве бандитов на дорогах?

– Я должен был найти своих, – упрямо заявил Фабр.

Воронцов проследил за широким жестом руки полковника и увидел на склоне холма разложенный офицерский плащ Алекса, а на нем какие-то грязные кости, аккуратно разобранные на две кучки.

– Позвольте представить. Графиня Анжелика-Мария-Луиза-Анна-Элизабет де Мюзе, урожденная Клермон. Моя матушка. Граф Антуан-Рене де Мюзе, мой отец. Не могу найти дедушку, – пожаловался Фабр. – То ли далеко закатился, то ли свиньи растащили.

Воронцов не выдержал:

– Алекс, прекратите! Вам никто не доказал, что это ваши родные…

– Но никто не доказал мне и обратного, – упрямо помотал головой начальник штаба. Зато я хорошо помню, куда их сбросили.

– Это еще ничего не значит, – резко заявил командующий. – Вы говорили с местным кюре? Может быть, ваши родители давно покоятся на кладбище.

– Ни с кем я не говорил, – фыркнул Фабр. – Здесь вообще никто со мной не разговаривает. Что за люди? Третьи сутки вожусь во рву, хоть бы кто подошел. Попрятались. Даже нынешние хозяева во-он из того окна иногда смотрят на меня, но не выходят. Боятся, что ли?

Воронцов поднял глаза и, действительно, заметил в боковой стене усадьбы одинокое окно – в нем показалась женская голова в чепце и тотчас исчезала за занавеской.

– Им стыдно, – сказал он, подходя поближе к Фабру и намереваясь поднять его с насыпи.

– Но могли бы, по крайней мере, помочь. Хоть пожрать предложить, – простонал тот. – И растолкуйте мне, ваше сиятельство, почему за четверть века не закопать людей? Как они жили вокруг этих костей? – Фабр вдруг так громко шмыгнул носом, что Воронцов понял: тот давно плачет, только из-за пота на лице вода, текущая из глаз, незаметна.

– Вижу, ты тут два дня ешь одну водку, – сказал граф. – Поедем-ка отсюда. В Мобеже и помоешься, и поплачешь, как положено. И кости с собой бери. Незачем здесь сидеть.

– А дедушка? – жалобно простонал Алекс, внутренне уже согласный с тем, чтобы его увели.

– Вот с дедушкой не знаю, – вздохнул Михаил. – Может, в другой раз?

– В другой раз, – послушно повторил полковник, увязывая свой плащ, и стараясь ровно шагать рядом с Воронцовым. – Ваше сиятельство, я очень хочу домой.

– Мы и едем… – не понял сначала граф.

– Нет, домой, – настойчиво повторил Алекс и снова шмыгнул. – Здесь люди все какие-то… Вы думаете, у нас могли бы так… чтобы свиньи и собаки кости растаскивали?

– У нас, Алекс, еще и не так могут, – сурово возразил Воронцов. – Вы сами много раз говорили, наш народ грубый. При батюшке была Пугачевщина. Он рассказывал. Всякое творили.

– Но после-то? После. Когда все успокоилось, – возразил Фабр. – Когда уже мирное житье. Неужели нельзя помочь человеку искать родных? Не принести крынку молока? Не предложить ночлег? Вы меня никогда не уверите, что у нас такое возможно.

«Дурак ты, дурак, – вздохнул Михаил. – Прикипел к России. Думаешь, она добрая. А она разная».

Они, как шесть лет назад, вдвоем взгромоздились на лошадь и ехали до ближайшего леска, где их ожидали казаки. Там Алекс пересел на заводную и, прижимая к себе узел из плаща, тронулся вместе со всеми в путь.

– Когда вернемся, – сказал ему граф, – напишете сами себе выговор. Я его подпишу.

Глава 10. Худшие люди на свете

Париж

Единственный, кому и слова не сказали по поводу сеанса у Крюденер, был Шурка. Как с гуся вода! Возмущение командующего не имело границ. Просто удивительно, как Бенкендорфу сходит с рук то, за что другому – голова с плеч! Михаил Семенович еле сдерживался. Но все же сдерживался, ибо хваленое британское хладнокровие являло в его лице одного из самых преданных адептов.

Исполняя взятые на себя обязательства, он отправился к Веллингтону в воскресенье утром испросить разрешение на прогулку в Версаль. Воронцов заранее знал, что ему не откажут, и пребывал в прекрасном расположении духа. Людовик XVIII обитал во дворце Тюильри, окруженный садами и рощами. А прекрасный парадиз Короля Солнце вновь стал загородной резиденцией. Вход туда был открыт не всякому. Но командующий русским оккупационным корпусом – далеко не всякий.