Парижская любовь Кости Гуманкова

– Пустите его! Он писатель, – мимоходом заступился пыжиковый гость за Самородина и дружески помахал рукой дежурному администратору.

И только раздеваясь, наш поэт вспомнил, что, проведывая на Черемушкинском рынке дальнего родственника маститого периферийного автора, он встречал там и этого самого гражданина, по соседству торговавшего маринованным чесноком.

Подобно былинному витязю, Самородин оказался на перепутье трех дорог. Справа располагались библиотека и читальный зал. Влево уходила ковровая дорожка, ведшая в правление. Вниз, в ресторан, влекла широкая лестница, украшенная мраморным Аполлоном: одной рукой он держался за арфу, а другую откинул в изящном удивлении. Многие поколения писателей в трудную минуту опирались на надежную длань Мусагета – и античный мрамор давно уже был заменен гипсовым протезом, периодически обновлявшимся.

Озабоченный своими жилищными проблемами, Самородин свернул влево. Перед входом в правление красовалось огромное мозаичное панно, изображающее бескрайнее хлебное поле. Через поле по грудь в колосьях брели три человека: усатый и сутулый Горький, хмурый и вдохновенный Маяковский, а вел их под руки невысокий круглоголовый мужчина в больших роговых очках. Это – Михаил Александрович Берлиоз, знаменитый критик, трагически погибший в 30-е годы, на Патриарших прудах, под трамваем.

В приемной правления нашего поэта встретила знаменитая тетя Груня, фиолетово-седая дама с хриплым, как у бича, голосом. Всех писателей, независимо от веса в политике и литературе, она называла «зайцами».

– Заяц! – сказала она. – Ты бы еще ночью пришел!

Выяснилось, что крупный организатор литературного процесса, от которого зависело решение жилищных проблем, уехал в горком на совещание, поэтому прием по личным вопросам не состоится.

– Но ты, заяц, не расстраивайся! – успокоила тетя Груня.

Выяснилось, что крупный организатор литературного процесса сразу после совещания вернется в клуб на банкет, посвященный проводам на родину делегации прогрессивно настроенных корректоров Барселоны.

Имя крупного организатора хорошо известно советскому и зарубежному читателю. Слава его началась много лет назад, когда он возглавил всенародный поход за введение совместного обучения в школах. Тогда все зачитывались его романами «Вихры и косички», «За одной партой», «Каникулы вдвоем». Сегодня он снова в центре общественного внимания, потому что целиком отдал себя святому делу восстановления раздельного обучения. Кто не знает эпопеи «У каждого свой путь»? А недавно по телевизору показывали трехсерийную ленту, снятую по его повести «Опасное соседство». Кроме того, крупный организатор воспитывал и направлял других писателей, распределял между ними квартиры, дачи, машины, загранпоездки, сам ездил за кордон и принимал зарубежных гостей…

– Так что, заяц, карауль возле банкетного зала! – подсказала добрая тетя Груня.

Самородин спустился в «исписанный» зал ресторана заказал кофе, бутерброды и устроился так, чтобы держать в поле зрения дверь в банкетный зал, куда официанты подносами таскали разнообразную снедь, в меню почему-то не обозначенную. Один из таких подносов – наш поэт приметил – завернул к столику, за коим раскинулся гражданин с Черемушкинского рынка.

«Исписанным» зал назывался в основном потому, что его сероватые стены были сверху донизу исписаны эпиграммами. Любой писатель, предъявив членский билет, мог начертать на стене все, что хочется, естественно, не выходя за конституционные рамки. Здесь можно было отыскать реликтовую изящную пикировку поэтов-демократов и представителей «чистого искусства», добросовестный обмен тумаками между РАППом и ЛЕФом с преобладающей рифмой «валютчик – попутчик» и многое другое.

Современные эпиграммы выглядели гораздо бледнее. Они чаще всего сообщали о неприлично высоких заработках некоторых преуспевающих коллег, приоткрывали своеобразие сексуальной жизни иных мастеров художественного слова или информировали общественность о недостойном поведении отдельного литератора во время туристической поездки за рубеж.

Самородин отхлебнул кофе, закурил и стал думать. Его очень беспокоила история с этим ускользавшим из памяти замечательным стихотворением. Минуточку! А собственно, откуда появилось убеждение, что приснившийся текст гениален? Тоже ведь приснилось!.. Мало ли что может забрести в голову сонному человеку. Но с другой стороны, история мировой словесности буквально забита фактами полночных озарении, принесших авторам мировую известность. Одним словом, как ни рассуждай, а это был знак, знамение, звоночек… Мол, опомнись, Вася! На крупе алтын-батырского коня в большую литературу не ведешь! Встретит тебя на узкой дорожке шестикрылый серафим, присмотрится, плюнет и мимо пройдет…

Из размышлений нашего поэта вывел Марлен Кудеяров, пожилой фрукт с седыми декадентскими космами, шелковым бантом на шее, одетый в совершенно вытершийся джинсовый костюм и обутый в настоящие офицерские сапоги.

– Только не лги, что у тебя тоже нет «трюльника»! – укоризненно молвил Марлен. – Без денег в кабак, кроме меня, больше никто не ходит…