Парижские сестры

Он застегивает замочек. А потом выуживает из кармана еще кое-что. Какую-то квадратную коробочку. Он помогает мне открыть ее, и внутри я обнаруживаю крошечное золотое сердце, на котором выгравирована буква «Г».

– Я подумал: вдруг в твоем браслете найдется место для еще одного шарма, – говорит он.

Улыбаясь, я кладу свою пульсирующую голову на его плечо, которое удобнее любой подушки. А потом, все еще держа маленькую коробочку, я погружаюсь в очередной глубокий-глубокий сон.

* * *

Симона появляется на следующее утро, когда я заканчиваю завтракать круассаном, обернутым в пластик, и чашкой кофе, но если учесть, что это первая нормальная еда за неделю, на вкус все это достаточно приятно: в любом случае, гораздо приятнее, чем внутривенное вливание.

После того, как мы разомкнули объятия, в которых Симона едва не задушила меня, она морщит носик при виде остатков, лежащих на подносе.

– Черт, да это же совершенно несъедобно, – говорит она, а затем переносит его на пустой стол возле койки напротив моей. Потом роется в своей сумочке и достает оттуда горсть сладкой душистой клубники, только что приготовленный напиток из бара свежих продуктов, который находится недалеко от нашей квартиры на Рю Жакоб, коробку миндального печенья от Ladurée и две плитки шоколада Côte d’Or.

– Вот, – говорит она, протягивая мне напиток, – сперва выпей это. Тебе нужны витамины. А потом принимайся за остальное.

Смузи имеет странноватый оттенок хаки, но на вкус просто прекрасен.

Симона снимает туфли и ставит ноги на мою кровать, и мы несколько часов счастливо болтаем. Она рассказывает о последних новостях Агентства Гийме и говорит, что все искренне желают мне скорейшего выздоровления.

Наконец приходит медсестра, которая просит ее покинуть палату, так как мне, по ее словам, нужен отдых, и Симона начинает собираться. Затем она снова обнимает меня: прекрасный жест солидарности, сестринских чувств, дружбы. Когда она встает и направляется к двери, то на секунду останавливается, оборачиваясь, чтобы сказать:

– Кстати, вся моя семья требует, чтобы я обязательно пригласила тебя к нам домой. Они очень хотят встретиться с тобой. Лично поблагодарить за мое спасение. Особенно моя бабушка, Мирей. Она говорит, что хочет рассказать тебе еще кое-что о Клэр… о том, что произошло позднее. И у нее есть кое-что для тебя.

* * *

Мой отец приходит в обед и приносит мне немного пикантного charcuterie[60], который он прихватил по дороге из отеля в больницу. Мы разделяем его на двоих, и он радостно рассказывает мне, что мои сестры приедут сюда уже в конце октября. Моя мачеха уже забронировала билеты на «Евростар».

– Знаешь, Гарриет, они так сильно по тебе скучают. И с таким нетерпением рвутся сюда, чтобы побыть с тобой. Как и все мы.

Он берет мою руку в свои и крепко сжимает ее.

– Я должен извиниться перед тобой, – говорит он.

– За что? – спрашиваю я, совершенно опешив.

– За то, что не поддержал тебя тогда, когда ты больше всего в этом нуждалась. Мне очень жаль, я видел, как ты горевала, когда Фелисити… когда она умерла. Чувство собственной вины настолько поглотило меня, что я подвел тебя: я просто не мог подобрать слов, которые помогли бы тебе пройти через все это. Я должен был ободрять и утешать тебя, а вместо этого отправил в школу-интернат. Тогда я думал, что поступаю правильно: предоставляю тебе больше свободы и возможность пожить на новом месте, не навязываю новую семью и новый дом. Но теперь я думаю, что, скорее всего, это было последнее, чего ты хотела. И нам всем нужно было как-то выкарабкиваться из этой путаницы. Но все оказалось немного проще, чем я думал. Я просто должен был всегда оставаться рядом с тобой.

Я сжимаю его руку.

– Все хорошо, пап. Мне кажется, что мы сделали все возможное в такой ужасной ситуации. Я знаю, ты всегда хотел для меня лучшего, но… думаю, никто из вас просто не знал, что для меня может быть лучшим. Теперь я вижу, как тебе было тяжело. Да и всем нам. Но мы прошли через это. Постарели и помудрели, а? И я думаю, что мы готовы все начать сначала.

Оглядываясь на прошлое, а теперь и зная о нем гораздо больше, я вижу, насколько все пережитое оказалось тяжело как для него, так и для меня. Да и моей мачехе наверняка тоже было очень несладко, но теперь я понимаю, что она, как могла, пыталась заботиться обо мне и превратить нас всех в единую семью, которая в свое время оказалась для меня полной неожиданностью.

Папа нежно касается подвесок на браслете вокруг моего запястья.

– Фелисити всегда любила этот браслет, носила его постоянно. Он был словно особая связь между ней и ее матерью. Приятно, что и тебе тоже нравится его носить. Она была бы рада узнать, что ты тоже любишь его и продолжаешь эту традицию.

Затем его глаза наполняются слезами, и я притягиваю его ближе, чтобы мы могли обнять друг друга. Он гладит меня по волосам, как в те времена, когда я была маленькой девочкой, и улыбается сквозь слезы.

– Я не мог так просто взять и потерять тебя, Гарриет. Это было бы слишком, понимаешь. Я так люблю тебя и так горжусь, что ты моя дочь.