Парижский натюрморт

Я вышел из кабинета и поднялся к себе наверх. Проходя по коридору, невзначай обернулся – в дверях стоял Жан-Мишель, презрительно скривив губы, нагло смотрел мне вслед. В моей голове возникали и исчезали сотни вопросов, я ничего не понимал, этот допрос, эти ухмылочки ничего хорошего не предвещали.

Не хватает конечной продукции, кто-то украл и продал, невозможно, потерялись, бред какой-то, я прокручивал в голове всевозможные варианты, но ничего разумного не шло в голову.

Боязнь потерять работу вселила в меня какое-то необъяснимое тревожное чувство, которое не покидало меня вплоть до самого вечера. Разнервированный разговором с патроном, до конца хорошо не соображая, автоматически нарезал последние куски материи одну за другой, удивительно, как только в тот день себе палец не срезал, под конец сгреб обрезки в одну кучу и уже собирался выбрасывать в пластиковый мешок, приклеенный скотчем на конце стола, как вдруг заметил на полу кусок материи. А ведь это то сукно, которое пропало, мусор – осенило меня. Разорвав мешок, я нашел оставшуюся часть пропавшей материи, она была изрезана вдоль и поперек, кто-то пытался замести следы неправильной кройки, но главное, это был мешок моей смены! Кто-то хотел меня подставить, кто, конечно, Гаитон, ну падла, – подумал я, – в этот раз ты так просто не отделаешься.

Гаитон Лузар был типичным представителем парижского банлье северной части города, хоть он и утверждал, что его предки белые колонизаторы, выходцы с острова Мартиник, но никто в это не верил. Он был загорелым и сильным, носил белое поло, любил показать и похвастаться своими вздутыми бицепсами, которые забавно ходили под короткими рукавами. Работал он давно, никогда не болел, трудился стабильно и был наглым от природы. Мог подловить какую-нибудь бедную китаянку в коридоре и пощупать ее за зад или толкнуть так, что бедная начинала бежать, чтоб скрыться от него в туалете. За ним ходила дурная молва, что он сидел за грабеж с насилием и вот уже который год был условно на свободе. Переполненные заключенными тюрьмы поощряли досрочный выход уголовников с последующим трудоустройством. Честно говоря, у меня давно чесались руки намылить ему морду.

Приближался конец моей смены. В коридоре рядом с лестничной площадкой раздавался бодрый голос Гаитона, где он спорил с одним из рабочих о вчерашнем матче PSG.

– Э! Гаитон, иди сюда! – прокричал я ему сверху.

– Чего тебе надо? – послышалось снизу в ответ. Через минуту в комнату ввалился сам Гаитон, он смотрел на меня своими красными бычьими глазами и был явно в дурном расположении духа.

– Чего тебе надо, – переспросил он, – ты что, не видишь, что я с человеком разговариваю?

– Что это такое? – показал пальцем я на порванный мешок, из которого вывалились куски изрезанной материи. Мой вопрос застал его врасплох, чем еще больше взбесил его. Он побледнел, отчего его лицо покрылось серыми пятнами, и стал орать:

– А ты что, плохо видишь? Можешь очки купить себе!

– Как твои обрезки оказались в моем мешке? Это ты испортил 23 свитера и подбросил мне, в мой мешок? – еле сдерживая себя.

На шум из соседних цехов стали потихоньку собираться любопытные, даже несколько швей показались в дверях, через пару минут вокруг нас сразу образовалось плотное кольцо, из-за широкой спины Гаитона выглядывала злорадная рожа Жан-Мишеля, которая постно улыбалась.

– Ты кто тут такой, чтобы мне указывать, чего тебе тут надо? – невпопад закричал он нечеловеческим голосом, вытаращив глаза, и занес огромный кулак над моей головой, то ли пригрозить, то ли напугать. Медлить больше не было времени, я схватил правой рукой со стола ящик, в котором хранились мел, иголки и прочий швейный хлам, и со всей силы въехал ему в голову, прямо над ухом. Гаитон остолбенел, он явно не ожидал, кровь ручьем хлынула ему на глаз из лопнувшей кожи. Не давая ему опомниться, левой рукой ударил его в живот, и он буквально рухнул к моим ногам. Пять лет когда-то усиленных тренировок боксом не прошли даром. Перешагнув через него, я направился к выходу, остановился в проеме двери, погрозил указательным пальцем опешившему Жан-Мишелю, четко представляя себе, что работу я потерял навсегда, спустился по лестнице и оказался во дворе мастерской. Вокруг было темно, вечерело. Обида, чувство несправедливости терзали меня, их коварный план был сорван, но дорогой ценой, стоимостью моего социального положения, я снова потерял работу, все планы на будущее рухнули вмиг.