Парижское эхо

Но, судя по интонации, там было что-то совсем другое. Какая-то искренняя доброта. Она спрашивала не как продавец в магазине, подлетающий со словами: «Вам помочь?» Нет, эта девушка как будто предлагала нечто большее: «Я дам тебе все, только скажи, чего ты хочешь». Может, ее вопрос носил философский характер и подразумевал не «чего ты хочешь от меня», а «чего ты хочешь от жизни»?

Теперь мне трудно поверить, что она сумела все это выразить одним-единственным вопросом, но тогда – тогда я был готов поклясться, что услышал в ее голосе особую нежность.

За всю мою короткую жизнь никто не разговаривал со мной так, как она. Вплоть до этого момента мне постоянно приходилось стараться, надеяться, расстраиваться; я убедил себя, что огорчения – неотъемлемая часть существования. В поисках счастья я натыкался лишь на сбои в фундаментальной программе бытия, из-за которых оно – счастье – было попросту невозможно.

Я взял в руки чашку: внутри плавали какие-то листики и стебельки и очень много мяты – что-то подобное мы пили дома. Напиток оказался горячим и сладким.

В комнате тикали часы. Я думал, как мне лучше ответить и что у нее попросить.

В конце концов я понял, что могу сказать лишь одно. Правду.

– Я хочу смотреть на тебя.

Конечно, на самом деле я выразился иначе, ведь и я тоже разговаривал по-французски. Вот что я сказал: «Je veux te regarder».

Добравшись до слова «te»[31], я почувствовал, будто сиганул в пропасть со скалы. Оно надолго повисло в воздухе.

Девушка и глазом не моргнула:

– Comme tu veux[32].

Затем она подалась вперед и протянула мне шкатулку с сигаретами. Я взял одну, без фильтра, и прикурил от настольной зажигалки. В этом доме все было не так, как у Ханны.

Прошло какое-то время. Трудно сказать, сколько именно: может, час, может, намного меньше. Девушка говорила. Я так ничего у нее и не спросил, но по комнате разносился звук ее низкого голоса. Она рассказывала какие-то байки из своего прошлого, но совсем не так, как это делала Ханна, когда вдруг вспоминала реальный случай из истории. Что-то про ее отца и какой-то город по имени Аннаба, про ее мать и сестру и про то, как они жили в Париже, про строгую школу на рю де Вожирар… Слушал я, конечно, вполуха и лишь пристально наблюдал за каждым ее движением – необычным и все же таким знакомым. Ее волосы едва заметно сияли в свете низких настольных ламп. Большие темные глаза напоминали глаза олененка. Не в том смысле, что она походила на животное. Нет, просто во взгляде у нее читались покорность и терпеливость.

В какой-то момент мне все-таки удалось сосредоточиться на ее словах: «…как раз в квартире, где мы сейчас с тобой и сидим. Как же давно это было. В два часа ночи в дверь постучал полицейский. Мой друг знал его в лицо, потому что часто видел на авеню Боскет. Он попросил показать документы, а потом велел одеваться. Выйдя из дома, они спустились по улице и повернули на бульвар, где стояла небольшая арена – купол из голубого стекла, под которым часто проходили спортивные мероприятия. Мой друг послушался, потому что ему нечего было бояться. Правда, он долго не мог сообразить, кому понадобилось устраивать спортивное мероприятие посреди ночи.

В Париже никогда прежде не случалось ничего подобного. Все зрительские места были заняты. Там были семьи с пожилыми родителями и с маленькими детьми, были молодожены и одиночки – такие, как мой друг. Кто-то лежал на стульях, кто-то – прямо на спортплощадке. Но никакого зрелища никто давать не собирался. На протяжении пяти дней под куполом не прошло ни одной велосипедной гонки, ни одного футбольного или боксерского матча, туда не приходили клоуны и жонглеры. Никому так и не объяснили суть происходящего. Полицейские заколотили все двери. Людям не давали воды и еды. На велодроме их были тысячи: старые и молодые, бедные и богатые – все очень разные, но кое-что общее у них все-таки было. У всех на верхней одежде была нашивка – желтая звезда.

На пятый день полиция наконец решила их переместить. Пленники уже начали умирать – в основном от жажды. Офицеры сгоняли всех в кучу и рассаживали по бело-зеленым автобусам; в любой другой день точно такие же автобусы могли бы развозить людей на работу, но в тот день все было иначе. Их отвезли в лагерь на севере города, в место под названием Драней. Пекари, портные, финансисты, старики, бездомные, юристы, дорожные рабочие, юные невесты, офисные клерки, дети – кого там только не было. А потом их посадили на поезда и отвезли в Польшу – там их было проще убить».

Глава 10 Терн

С начала моего исследования прошло два месяца, и теперь я наконец чувствовала, что работа движется в правильном направлении. Но разделить профессиональную жизнь и личную оказалось не так уж просто. На улице, в квартире и даже во время работы с архивами я часто ловила себя на том, как пропускаю все свои мысли через временной фильтр; в такие моменты мне казалось, что я вновь смотрю на мир глазами той юной девушки, которая приехала в Париж десять лет назад.