Парижское эхо

– Да. И с его партнершей-француженкой. Очень милая женщина. Флоранс, как же ее? Если хочешь, я могу у них спросить. Может, конечно, это конфиденциальная информация. Но спросить нетрудно.

– Спасибо, ты бы мне очень помог.

Я уже выпила полбутылки вина и в тот день работать не собиралась. На авеню постепенно угасал весенний свет. Мне нравились истории Джулиана про их совместную жизнь с Сильви. «Быть одному – не так уж плохо, но все-таки хуже, чем я предполагал. Я по ней скучаю», – говорил он. Я очень надеялась, что он не рассчитывал услышать аналогичную историю взамен. Мне совсем не хотелось делиться интимными подробностями связи с Александром – будь то самые великодушные порывы и самые катастрофические падения. На что же я повелась? Хотела кому-то открыться? Хотела испытать абсолютную близость – такую, что все время балансирует на грани с полным слиянием, растворением в чужой плоти? Конечно, хотела. Однако было там и нечто еще. Под «еще» я подразумеваю то, что подобная страсть («любовь», как принято ее называть) одобряется окружающими и даже более того, почитается как одна из безусловных человеческих добродетелей. Столь радикальная близость не вывела меня на иной уровень существования, не принесла мне душевного покоя – скорее наоборот. Со временем моя личность породила двойника – этакую Дидону, исполненную опереточного томления. Когда Александр покинул меня и вернулся к жене в Петербург, эта девица воззвала к небесам, оплакивая собственное одиночество. Тянулись годы; тихие дни умиротворенного труда сменялись вечерами, согретыми теплом дружеской компании, – однако ничто не приносило мне покоя. Где-то внутри меня по-прежнему бесновалась сучка-близняшка – в перманентном возбуждении, в непрекращающейся истерике.

По крайней мере так я видела свою ситуацию в те редкие моменты относительного спокойствия, когда мне удавалось над собой шутить, тем самым выгоняя на свет свою сумасшедшую сестрицу. Но куда чаще она заставала меня врасплох – и не только во сне, когда я наконец проваливалась в ночной мрак, но и средь бела дня. Иногда прямо на улице меня пронзало чувство невыносимой потери, которое мгновенно уничтожало в моей голове последние остатки здравого смысла. Как-то раз я шла домой через парк и вдруг остановилась на тропинке среди деревьев и стала выкрикивать его имя, а потом – и вовсе бросилась на траву в горьких слезах. Тогда я всерьез испугалась, что потеряю рассудок.

– Кстати, – сказала я, – у меня теперь новый парень. Молодой марокканец, с которым мы вместе живем.

– А ты, однако, темная лошадка.

– Иногда мне кажется, что я завела себе экзотического домашнего питомца.

– Разве это не хлопотно?

– Я его воспитываю. Не спеша. И все время напоминаю: любой неверный шаг – и он тут же вылетит на улицу.

– Среди молодых людей встречаются самые ненасытные любовники.

– Не думаю, что он воспринимает меня так.

– А сколько, говоришь, ему лет?

– Девятнадцать? Двадцать? Что-то вроде того.

– О, поверь мне, именно так он тебя и воспринимает. Если он, конечно, не гей.

– Не гей. Но боже мой, какой же он невежа! Он ничего не знает. Поначалу меня это ужасало. Но теперь мне кажется, что-то в этом есть.

– Ты взяла на себя ответственность за его обучение?

– Ни в коем случае. По крайней мере не в традиционном понимании этого слова.

Я опустила взгляд в чашку кофе перед собой.

– Так странно. Мы с ним почти подружились. Я ему и мать, и старшая сестра, и домовладелица. И в нем действительно что-то есть. Благодаря отсутствию каких-либо знаний он по-настоящему открыт для самого разнообразного опыта.

– Невозможно.

– Да, но, видишь ли, в голове у него пусто – то есть нет никакого мусора. Когда он видит что-то новое, он не пытается объяснить это с помощью исторических прецедентов или сравнений с подобным. Он просто думает: «Что это? Оно мне понравится?»

– Но не думаешь ведь ты, что все твое образование – это мусор?

– Порой мне кажется, я слишком много прочитала. Я вижу деревья, но никак не могу разглядеть за ними леса.

Потом мы заговорили о французском Сопротивлении и о том, какую роль в его организации сыграли британцы. В основном наш разговор касался группы разведчиков, объединенных в сеть под кодовым названием «Проспер». Услышав это слово, Джулиан сразу оживился, а я, наоборот, почему-то сникла, почувствовав внезапный упадок сил.