Парни нашего двора

Штаб разместился в доме с колоннами. Графская или баронская дача в живописном лесу, не сосновом, а березовом. Часовой скучает у входа. Вдруг он вытянулся, прижал левой рукой автомат к груди, а правую кинул к виску. Из штаба вышел майор Перетяга и молча уставился на нас, словно чудо увидел. Я доложил, сказал о мотоцикле. Крупное лицо гвардии майора похмурело. О том, что мы где-то пропадали, что мотоцикл потеряли и, наконец, нашли свою часть, ему, кажется, и дела нет.

— Почему не в форме? Где погоны? Кто видит, что вы старший сержант?

Я давно знал майора, но таким никогда не видел. Не мог он, видимо, простить себе, что смалодушничал, застрелиться хотел. Весь батальон только и говорил об этом.

— Снять танкошлемы…

Я понял его буквально и обнажил голову. Скворцов последовал моему примеру. Ветер растрепал мне волосы, бросил вихры на глаза. Стоя по стойке «смирно», я не смел шевельнуть рукой, чтобы поправить их.

— Почему не стрижены?

Вопрос ошарашил меня. Вот уже второй год я не стригся под машинку.

— Я на должности офицера. Мне положено…

— Я лучше знаю, что вам положено, сержант. «Губа» вам положена. Пять суток строгого. Волосы остричь. Сдайте оружие.

Я молча снял автомат, отстегнул ремень и вместе с кобурой подал часовому. То же пытался сделать и Скворцов.

— Отставить, — сказал майор мотоциклисту, — отправляйтесь в подразделение.

Скворцов виновато глядел на меня. Я кивнул ему, где, мол, наша не пропадала.

Гауптвахта — в подвале помещения штаба, подвал почему-то заполнен водой, по самые матрасы утонула двухспальная кровать красного дерева. Я сел на нее, пружины жалобно тренькнули.

Скрестив по-восточному ноги, задумался. За что же меня арестовали, за то, что отстал от части, потерял мотоцикл или за то, что одет не по форме и головы не стригу под нулевку?

Вскоре в подвал привели сержанта Прончатого. Он кубарем окатился по ступенькам и чуть не плюхнул в воду. Он ввел меня в обстановку.

Бригаду вывели на отдых, а заодно и для пополнения техникой, личным составом.

— И дня передыху не дал гвардии майор. Принялся наводить порядок в танковых войсках. Строевой приказал обучать и разным там нефронтовым делам. Облачил всех, словно на парад в Берлин готовит.

В окно протиснулась буханка хлеба. Я поспешно подхватил ее, чтобы в воду не упала, смотрю, узелок за буханкой на веревочке спускается, тоже подхватываю, за узелком — фляга. Взял ее в руки — тяжела.

— Бог послал? — говорит Прончатый и потирает руки.

— Богов у меня много, — говорю и отвинчиваю пробку алюминиевой, в зеленом суконном чехле фляги, делаю глоток.

— Спирт!

В узелке завернуты куски копченого сала.

Выпили мы, закусили. Сразу на душе полегчало. Вроде бы и не под арестом мы, не в подвале и сыростью не пахнет.

— Попался я начальству на глаза, — рассказывает Прончатый. — Приветствую, как положено, а майор не отвечает. Почему, говорит, без погон? А я в телогрейке. На неформенную одежду погон не полагается. А на майоре бушлат солдатский, и тоже без погон. По званию, видишь ли, могут определить, какая часть стоит. Глупыши! Глянул я, что погон-то у майора нет, и, черт меня за язык тянул, говорю: рыба тухнет с головы. Понял меня товарищ гвардии командир. И вот сюда для проветривания направил. Да оно и лучше. Шагистикой заниматься совсем ни к чему.

Сержант говорил долго. А меня сморили и спирт, и усталость. Целую неделю мыкались, искали свой «харлей давидсон», полк искали, нервишки все время на взводе. И сон не шел, и еда в горле застревала.

К утру «губа» была набита, как говорят, битком. Натащили сюда диванов, коек, перин. Я удивленно оглядывал товарищей по несчастью. Оказывается, все попали сюда за нарушение формы.

Что сделалось с майором, вроде бы на передовой он добрей был?

Теперь я стал понимать: в подвале ратуши самолюбию майора рана нанесена не из легких, вот его и крутит бес. На его месте в другую часть проситься надо.

Я поднялся по каменной лестнице наверх, к выходу. Поздоровался с часовым и попросил у него закурить. Тот, забывшись, что он на посту, а я — арестованный, подал мне кисет с махрой и аккуратно нарезанными листочками газеты. Развязывая кисет, прочитал шитье шелком «Лучшему бойцу». Посмотрел на солдата, ничего необыкновенного в нем, разве что подворотничок слишком выглядывает из воротника новенькой, вчера полученной гимнастерки. Не «лучший», а как и все. Но и все в армии разве не лучшие? Конечно…

Я завернул цигарку такую, что на «дармовую» крутят, присел на ступеньку перед колонной и задымил.

Деревья начали оперяться зеленым, первая трава уже пробилась. В воздухе свежо, молодо. Я снял танкошлем, положил на колени…

Гвардии майор Перетяга появился неожиданно, часовой едва успел поприветствовать его. И я вскочил со ступеньки.

— Снежков? — строго спросил майор.

— Так точно, гвардии старший сержант, товарищ гвардии майор.

Майор как-то нехорошо улыбнулся, словно слово «гвардия» кольнуло его. Сегодня он в шинели, по всей форме, при погонах. Запомнилось, наверное: «рыба тухнет с головы», что ему вчера сказали.