Парни нашего двора

— Почему не снял волосы? — словно оправившись от внутреннего раздражения или пытаясь скрыть его нарочитой строгостью, спросил майор.

— Меня на «губу» отправили. А на «губе» парикмахеров нет, товарищ гвардии майор.

Перетягу опять дернуло, казалось, он забыл, что посадил меня под арест и ему так некстати напомнили об этом. Ничего не сказав, он прошел в штаб. Вскоре прибежал санинструктор Иванов, его обязанностью было стричь рядовых и сержантов.

— Из-за тебя хозяин вызывает. Посадит и меня.

— Ничего. В нашем полку прибудет, — смеясь, говорю я санинструктору и указываю на подвал. Я прошел за Ивановым в вестибюль. Из полуоткрытой двери одного из кабинетов доносился голос майора Перетяги:

— Оформите приказ на Снежкова. В штрафную роту. Не выполнил приказа в боевой обстановке, отстал от части… Пишите!

— Я не понимаю вас, товарищ гвардии майор. — Это говорил капитан Федоров. — Гвардии старший сержант три года на передовых. Исполнителен, самоотвержен. Отлично справлялся с должностью офицера. За образцовое выполнение задания представлен к награде. И штрафная?

— Товарищ капитан. Я хозяин в части. Выполняйте приказ.

— Товарищ гвардии майор, я прошу…

Резко скрипнул стул, видимо, Федоров поднялся, голос его зазвенел.

— Этого делать нельзя. Это позор для гвардии!

— Гвардии? Вы, товарищ капитан…

— Гвардии капитан! — вставил Федоров.

— Хорошо. Гвардии капитан. Вы считаете нормальным расхлябанность? Люди отвыкли от формы, офицеры заражены панибратством… — И вдруг Перетяга словно захлебнулся, замолчал.

Санинструктор Иванов глянул на меня, расправил гимнастерку под поясом и вошел в кабинет.

— Товарищ гвардии майор, по вашему приказанию явился… — Иванов, как говорят, ел начальство глазами. Федоров даже прикусил губу и лицо его дернулось, губа болела, он ее прокусил, целясь в «тигра» в бою у ратуши.

— Почему не остригли Снежкова?

— Никак не мог, товарищ гвардии майор. Старшего сержанта сразу же увели на «губу».

— Остричь и доложить мне.

— Есть остричь и доложить!

— Пусть сам лично доложит!

— Есть, чтоб сам лично.

Иванов ухватил меня за руку и потянул за собой к санлетучке. Вооружившись машинкой, подступил ко мне:

— Подставляй, герой, буйну голову. Да помни присказку: он гордо голову носил, потому и не сносил. Волосы я тебе сниму, конечно, а голова останется. Считай, что я тебя спас. Вижу, капитан с майором на таран сходятся. Я и разрядил обстановку.

— На то ты и санинструктор! — говорю я.

— А насчет штрафной. Тоже в горячке. В штрафную через трибунал мобилизуют. А за что тебя? За волосы? Так мы эти волосы — мигом!

Под ноги мне падали русые валки волос. Обидно, но не плакать же. Я шмыгнул носом.

— Ты чего? — встревоженно спросил Иванов.

— Волосы за шиворот попали, колются.

— А я подумал в нос. Вот и готово. Кругл, как шар земной!

Танкошлем стал мне велик, полез на глаза. Поверну голову, а шлем на месте, верчусь в нем, словно ось в колесе.

Откуда-то с Балтики — море-то рядом — нагнало туч. Пошел накрапывать холодный, как острые льдинки, дождь. Я переходил площадку у здания штаба, на «губу» торопился и здесь увидел комбата. Смерив глазами расстояние, за пять шагов перешел на строевой, не доходя трех, остановился, рука — у налобника танкошлема.

— Товарищ гвардии майор, ваше приказание выполнено!

— Снять шлем.

Я сорвал с головы шлем. Колкие дождинки падали на меня, я невольно поежился, сыро стало на душе, невыносимо муторно. Капал и капал дождь.

— Надень шлем-то, моросит ведь. На складе получи обмундирование и чтобы больше ни-ни. Иди.

— Товарищ гвардии майор, разрешите. — Я все еще стоял с непокрытой головой. — Направьте меня в экипаж…

— Учту! — Майор хотел повернуться и уйти от меня, не по-уставному бы это получилось, но уйти ни ему, ни мне не пришлось. К штабу подкатил вездеход Стрельцова. Из машины вышел подполковник, за ним майор Пименов. Стрельцов шел, стараясь не прихрамывать.

— Товарищ гвардии подполковник, второй танковый батальон занимается по распорядку дня. Командир гвардии майор Перетяга.

— Вольно, майор. Здравствуй, — подполковник пожал руку майора и увидел меня. — Снежок, ты? Жив?

— Так точно, товарищ гвардии подполковник! — вскинулся я, забыв сразу обо всех обидах и треволнениях.

Подполковник повернулся к Пименову:

— Как же так, комиссар? А?

— Чего не бывает на фронте. Мотоцикл его нашли в кювете. Мне доложили. Я знал, при каких обстоятельствах Снежков выехал в бригаду. Вот и посчитали погибшим его и мотоциклиста…

— Не могли связаться с батальоном. Эх, комиссар, — Стрельцов еще по старинке называл замполита комиссаром.

— Связывались, Евгений Александрович. Ответили, что не вернулись с боевого задания…

Комбриг повернулся ко мне. Танкошлем наушникам пришелся мне на лоб.

— Шлем, что ли, велик? Или в боях похудел? — глаза Евгения Александровича смеялись, из-под околыша фуражки, черного как смоль, выбились седые пряди. «Следы последнего боя», — мелькнула у меня мысль.

— Да нет, товарищ гвардии подполковник, — ответил я как можно бодрее. — Не похудел я. И шлем все тот. Да остричься пришлось…

— Что так? Форма двадцать?