Пароход Бабелон

В «храме-резиденции» Белоцерковского, разделенной по диагонали длинным крестьянским половиком, крепко пахло сухими травами и йодом, из-за чего казалось, что где-то рядом бьется море. В стеклянном шкафу лежали всевозможные медицинские инструменты и дисциплинированные стальные ящички с ручками.

Ефимыч обошел белый табурет, на котором стоял белый же рукомойник. Садиться на девственно белую кушетку поостерегся. Только что-то проворчал сквозь зубы по поводу этой медицинской белизны, сопровождающей все войны, как обозы с блудницами.

– Раздевайтесь-раздевайтесь, мне нужен ваш героический греческий торс, – засуетился хозяин.

Ефимыч одной рукой расстегнул ремень.

Тяжелый «маузер» потянулся к половику.

– Погодите, помогу… Подтяжки свои замечательно модные тоже снимайте, – доставая ножницы из стоявшего на комоде несессера, Белоцерковский оглянулся, поднял палец вверх, после чего направился к медицинскому шкафу и прихватил оттуда еще какую-то склянку с коричневой мазью и какие-то палочки-весла к ней.

– Вы знаете, какова частота инфекционных осложнений на войне? – спросил он у Ефимыча и сам же ответил: – Не хотите сорок пять процентов?

– Не хочу.

– Ха, а вы думаете, я хочу? – Он одним движением срезал старую повязку. С озабоченным видом посмотрел по сторонам, решая, куда бы ему кинуть ее, и, не найдя подходящего места, опустил прямо к своим домашним туфлям.

Осмотрел рану. Вход и выход пули.

– Семь шестьдесят два.

– Да, из револьвера стреляли. – Ефимыч улыбнулся, прищурился.

– Повезло!.. Добрая пуля оказалась, угодила в хорошее место. Если вы не возражаете, я… А перевязывал-то кто?

– Тихон. Умеет не хуже сестер. – Комиссар отвернулся, чтобы не видеть собственной руки.

– Ваших бы сестер да на Тишинский рынок красные бригады кровяной колбасой скармливать!..

– Выходит, вы врач.

– Выходит. Как мои отец и мать. Медицинский факультет Московского университета. Оперативная хирургия. Успел поработать вторым врачом на уезде. Но то раньше, когда всего боялся. Даже во сне, знаете ли, снились марли, камфора и пинцеты.

– А теперь?

– А теперь вот ничего не боюсь. Простите за неумеренное бахвальство, любую рану зашиваю. Теперь я и по зубам эскулап…

– …ну зубы-то у меня в порядке…

– …и по ущемленной грыже, и по гонорее с дифтерийным крупом. Ну, и, само собой разумеется, ведущий пульмонолог здешних мест.

– Вот как!.. – зачем-то сказал Ефим.

– Да! Глаз не спускаю с госпожи Ядвиги Ольгердовны.

– Кто это?

– О!.. Ядвига Ольгердовна… Матушка хозяина имения.

– Вот как!

– Да, роскошная «пиковая дама», доложу я вам. Сама история здешних мест.

– Ну не буду спрашивать, кто у вас в Германнах ходит.

– Ой!.. И не спрашивайте, поверьте, ее одной хватает с избытком. Хорошо бы ее на дачку отправить, в Ментону…

– В Ментону? – напрягся, брови нахмурил.

– …но Ядвига Ольгердовна – особа непростая, и каверны у нее непростые… С медицинскими вопросами обращаюсь к горизонту и тучкам небесным. Хотя была бы возможность обращаться к справочникам, обратился бы. Очень уж это, знаете ли, для простой московской души затратно получается, – он вскинул глаза кверху, – к хлябям небесным обращаться, – и снова мотнул головой, и снова мокрая прядь волос упала на его глаза.

– Время такое… Приходится высоко смотреть, чтобы на ногах устоять.

– Согласен, не до пухлых медицинских справочников.

– Время больших перемен требует больших жертв, – снова согласился комиссар. – А как вы оказались в «Еврейском курене» у Ляйнберга?[18]

– Вам уже и про это известно. Нюра, что ли, принесла? Нюрка, Нюрка… Царица силы египетской. – Белоцерковский зачем-то подошел к примусу, к аптечным весам, к настольному календарю… – Случайно оказался. Если без подробностей – тиф заставил.

– Ясно.

– Да. Спасал людей. Вы ведь не привлечете меня за это?

«Привлечете?.. Какой же легкомысленный все-таки человек! Ему бы актером трудиться на провинциальных подмостках, а не эскулапом служить у старой куклы».

Тем временем эскулап умело перевязал его рану.

– Благодарю, – восхитился Ефим работой.

– Кстати сказать… Принцип первичного шва огнестрельной раны полностью себя скомпрометировал.

– ??? – Ефим снова напрягся.

– Знаете, что говорил господин Тирш на конгрессе, посвященном лечению ран военного времени?

– Откуда ж мне знать…

– Он говорил: «Мы можем закрыть дискуссию, но оставить открытыми раны».

– Красиво!..

– Я сейчас, как вы понимаете, не только о вашем счастливом пулевом ранении. А теперь пойдемте-пойдемте. – Белоцерковский провел Ефимыча в какую-то кладовую, переделанную под небольшую купальную комнату.

В кладовой было темно, сыро и холодно. Намного холодней, чем в комнате, в которой практиковал врач Родион Аркадьевич Белоцерковский. В углу, у закопченной стены, стояла дубовая бочка, местами черного цвета, будто ее подпалили, от которой в четвертую часть окошка убегала труба, по-видимому к другой бочке, верхней, в которой набиралась дождевая вода. Была еще одна труба, бесполезная, она шла к какому-то прокопченному агрегату, отсоединенному от бочки.

– Все устроил сам! И не поверите, по чертежам Леонардо!

– Не знал, что он проектировал баньки.