Пароход Бабелон

Интересно, а вперед реб Новогрудский смотреть умеет? А вдруг он видит дальше сидящих за этим столом? И там, в будущем, которое для него одного разглажено до горизонта, точно эта белая скатерть на столе, он зрит, как его потомки оставляют дом 20/67, как старая княжна Уцмиева велит сбить с дверного косяка мезузу в серебряном футляре и спрятать в чемодан, а ее сноха, очередная Рут в семействе Новогрудских, отбирает самое главное и пакует в тот же чемодан, чтобы сохранить память о семье, в которую она вошла со стороны, но – навеки? Что останется потомкам Шмуэля Новогрудского? Несколько кузнецовских тарелок, которые стоят сейчас на столе, фамильный сидур[30], субботний стакан, из которого бывший кондитерский король Закавказья пьет сейчас вино? Смогут ли они забрать с собой картину с изображением раввина, пусть и без тяжелой ореховой рамы? Какое наказание – видеть дальше других и, несмотря ни на что, жить в согласии с сегодняшним днем! Но, может, этот дар небес – не такое уж и наказание?

Пока Ефим задавался этими вопросами, гордячка горничная внесла фаршированного сазана, украшенного колечками моркови, на сервизном блюде от Кузнецова.

Шмуэль Новогрудский показал, чтобы она голову сазана положила на тарелку Ефиму. Что горничная и сделала.

«Как ее, эту голову с каучуковым глазом, есть – вилкой и ножом?! Ладно, уж как-нибудь…»

Во время рыбной эпопеи, когда надо быть таким внимательным, чтобы не стать жертвой несчастного случая, старик вдруг задал Ефиму вопрос, на который тот не знал как ответить:

– А как там, в Москве?

Ясно, что принятый позавчера закон об абортах его мало интересовал, равно как и постановление о прекращении переименования городов и улиц и начавшийся неделю назад первый в истории СССР чемпионат по футболу.

Шмуэль Новогрудский, по-видимому, понял причину его затруднения с ответом. Самые простые вопросы – они же и самые сложные.

– Как вы думаете, обратит ли Олимпийский комитет внимание на гонения евреев в Германии, вот американцы, между прочим, собираются из-за этого бойкотировать Олимпийские игры в Берлине.

Ефим застрял и с этим вопросом: Олимпийские игры, готовившиеся Гитлером, были также вне поля его особого внимания. Но тут снова на помощь подоспел деликатнейший Герлик, начав смешно рассказывать о недавней премьере оперы «Тихий Дон», на которой присутствовал сам Шолохов: «Говорят, был под таким градусом, что даже подпевал Мелихову в ложе».

– А правда ли, что Шолохов не писал своего «Тихого Дона», что его написал другой человек? – спросила Дора.

– И Эдисон не выдумывал телефона, – подала голос госпожа Фани.

Вспомнив о предложении Израфила сделать из одного чабана двух Шекспиров, Ефим уставился на портрет раввина: какое прекрасное направление для глаз, намеревающихся утаить ото всех свой вчерашний день. А Герлик сначала простучал десятью пальцами по столу машинописную дробь, не забыв лихо отвести в сторону воображаемую каретку, а после принялся загибать пальцы, называя имена известных писателей, работавших над «проектом «Шолохов».

Дора посмотрела сначала на отца, а затем на брата.

– А я слышала от Соломона иную версию: что роман написал белый казак, между прочим, еще до революции приезжавший сюда, в Баку.

– Ну если Соломон сказал, мне не остается ничего другого, как промолчать, – отозвался Герлик.

– А я так думаю, что в этом нет ничего нового, – развела по сторонам брата и сестру Сарочка. – Вот, к примеру, есть же версия, что Шекспира изобрела тайная полиция.

Княжна Уцмиева горячо поддержала подругу, добавив, что и на Востоке эта практика имела широкое распространение, уж ей-то, правнучке Натаван[31], это доподлинно известно.

– Моей прабабушке самой предлагали отречься от некоторых своих стихов, говорили, что они звучат двусмысленно и могут ее дискредитировать.

Ефим не выдержал, вставил свое слово:

– Это разные вещи – Шолохов и Шекспир, и их вообще-то лучше не сравнивать.

Старику Новогрудскому возникший спор, как ни странно, нравился, хотя о Шекспире он был невысокого мнения, то ли дело Толстой или Шолом-Алейхем. Но больше всего ему нравилась горячность молодежи, нравилось, что у каждого свое мнение и они не стесняются его высказывать. Глаза старика говорили: «Есть будущее, есть!..» Он даже сам хотел высказаться на шолоховский счет – не то чтобы он был крупным специалистам по тихим рекам, но жизнь прожил не зря и людей хорошо знал, однако ему помешала горничная: подошла и что-то прошелестела в самое ухо.

– Зови… Не могу сказать «нет» в субботу.

– Кто там? – обратилась царственным голосом к мужу и горничной Фани Соломоновна.

– Школьник, – поморщился Шмуэль Новогрудский.

Горничная скрылась за тяжелой портьерой. И минуты не прошло, как в гостиной оказался засаленный старичок с рыжей козлиной бородкой, которая к тому же еще и подрагивала. Впереди Школьника летел многодневный запах пота.