Пароход Бабелон

Родион Аркадьевич, быстро проглотив остывающий кусочек Друджика, сказал, что сейчас уже и не ищет ничего, одну лишь мечту холит: добраться до своего учителя, до группы единомышленников, от которой они отстали из-за болезни сестры. И хотя ему очень хотелось рассказать ясновельможному пану о «Четвертом пути», об «идиотах», о трех силах и мифических кругах, которые каждый из нас себе сначала нарисует, а после запирается в них, рассказать о том, как в августе 1918 года под водительством учителя переходили они через Кавказские горы, – но что-то удерживало его от этого рассказа, словно сам Джордж Иванович со своего комода не позволял ему это сделать. Вместо всего перечисленного Родин Аркадьевич принялся говорить общо и довольно-таки путано, мешая времена, события, людей. К тому же он без конца теребил свои запонки.

– Ах, вы не поверите, сколько мы всего претерпели, – поддержала брата Ольга Аркадьевна, – не поверите, сколько всего на Кавказах на нас обрушилось. – И, сама испугавшись своих слов, смолкла, сникла – на сей раз вполне искренне.

– Мы с Джорджем Ивановичем, – очень осторожно вышел на новый виток Родион Аркадьевич, – познакомились еще в Петербурге…

«А мне говорил, что в Москве», – отметил про себя комиссар.

– …знаете, в тот момент, когда существо человеческое стремится к проявлению впечатлений, и восприятие мира его предельно обострено… – командир третьего эскадрона в эту минуту громко рыгнул и, озадаченный своим же непроизвольным поступком, закрыл рукою рот, чтобы тут же не загоготать. Белоцерковский продолжил: – Мы шли от большого Бога к маленькому «я». А потом – Россия «без власти», революция, дорога, северокавказская мистерия… – и снова за помощью к запонке своей обратился.

– А вот это интересно!.. – оживился ясновельможный пан. – Родион Аркадьевич, просил бы вас поподробней, коли не возражаете и тайны в том большой не усматриваете.

– Бог с вами, какая уж тут тайна. Поначалу жили в Ессентуках, неподалеку от учителя, он тогда познакомил нас с упражнением «Стоп!»…

– Это что еще такое? – спросила старуха одышливо, не переставая тянуться к ликеру всей душой.

– А чтоб себя вспомнить, себя ж забывать ни в коем разе нельзя.

– Что вы за люди такие, все о себе да о себе?! – не выдержал командир третьего эскадрона.

– Ваничкин!.. – оборвал его Верховой и на всякий случай переместил сверток с колен за спину, потому что с характером Ваничкина судьба его не раз сталкивала.

Ольга Аркадьевна, сильно испугавшись, ухватилась за руку брата. И нечаянный жест ее означал только одно: чтобы брат более ничего не говорил и был внимателен ко всему происходящему за столом. Не было сомнения, что у этой дамы имелся опыт общения с красноармейцами.

– Ну так что, звезды влияют на судьбу человека? – Старуха Ядвига выказывала явное нетерпение. Бенедиктин в рюмочке тоже шел на убыль.

– Что вам сказать, мадам, наш учитель считал, что они влияют на тип, но никак не на индивидуальность…

– Что же дальше? – Нетерпение выказывал и ее сын, застывший со штофом в руке в той исключительно живописной позе, оценить которую по достоинству могли бы художники, украшавшие своими полотнами гостиную. – Помнится, вы мне рассказывали про какие-то суфийские пляски, про битву магов, хотелось бы поподробнее…

– Учитель снял дачу к югу от Туапсе… Затем снова Ессентуки, «Интернациональное идеалистическое общество», которое он создал…

– …А-а-а, звездочет, все ж таки развернуло тебя к интернационалистам!.. – Лицо командира третьего эскадрона вспыхнуло, и, казалось, песочного цвета усы его – и те загорелись от счастья. Он откинулся на спинку стула, поправил маленький кленовый лист, подобранный им в аллее и там же вставленный «на счастье» в петлицу, и затянул казачью:

– «А как на горе, горе, горе, да, стояла корчма, корчма польская, да королевская, да…»… Что, не нравится?.. – обратился он ко всем сидящим, – А вот это? «Нам Пилсудский ни куяси, нам поляки ни кера, мы вам врежем по мордаси, дорогие господа…»…

Комполка вскочил со стула и огрел по уху командира третьего эскадрона Ваничкина.

Тот вернулся в прежнее положение не сразу, вернувшись же, расцвел глазами и совсем разошелся:

– Ты мне скажи, почто Войцеха ихнего отпустил, комиссар?

– Я? Войцеха?

– Нет у тебя права такого революционного, чтобы пленных разбазаривать по ходу войны! Что смотришь-косогоришься?! – и снова затянул: – «А у нас на Дону весело живут. Не ткут, не прядут…»… Вот только как подует ветрило юго-западный, так вода-то донская и поднимается, хаты-то позатопляет… А так оно ничего, так оно жить можно.

– Что это с ним? – вытянула черепашью шею старуха Ядвига.

– Ну что, эскадронный, оголил свой зад?! – спросил комполка, продолжая стоять над Ваничкиным, точно осерчавший старорежимный директор гимназии. – Тебе, брат, не водку пить, а дерьмо теплое хлебать.