Партизанской тропой Гайдара

— Правду же я вам говорю! — вспылил Витя. — А если не верите, то хоть у мамки спросите. Бабушка ей перед уходом еще говорит: «Я коржиков из хорошей муки напекла, заодно уж хлопцам в лес отнесу, пусть поедят, а то они там голодные». — И Витя, сверкнув черными глазами, победно посмотрел на Гайдара.

Аркадий Петрович спокойно выдержал взгляд, только сразу помрачнел:

— Вот этого ты мне и не должен был говорить, — строго и печально, глядя мальчику прямо в лицо, сказал он. — Будь на моем месте кто другой, дорого обошлась бы твоя откровенность и бабушке, и маме, и, может быть, всему отряду...

— Но ведь это я только вам... Батька говорит: вы такой человек...

— Никому, Витя, никому, если тебе этого не поручали, если тебе этого не приказывали. Ты нечаянно, как вчера в лесу, подслушал военную тайну. (Витя удивленно вскинул голову.) Да, да, не смотри на меня так: то, что бабушка бывает у нас в лесу, то, что она приносит нам сало и коржики, — тоже военная тайна, которую не должны знать немцы. Подумай, что будет, если нам перестанут носить в лес продукты, если нас перестанут кормить?.. Ведь мы умрем там с голоду, а фашистам только этого и надо.

Аркадий Петрович помолчал.

— Ты еще не понимаешь: чем меньше народу знает какую-нибудь тайну, тем легче ее сохранить; ты еще не понимаешь, что такое война. А на войне люди за каждую ошибку расплачиваются жизнью: не только своей, но и чужой.

Подавленный тем, как обернулся поначалу веселый разговор, Витя сидел, опустив голову и свесив босые ноги. Хотелось плакать от горя, от ощущения непоправимой беды, потому что Гайдар, так думал Витя, никогда ничего ему теперь не доверит и скажет другим, чтобы не верили тоже.

— Ты, никак, собрался реветь? — насмешливо спросил Аркадий Петрович. — Мужчинам реветь стыдно, — и, мягко спрыгнув на устланный соломой пол, бережно взял мальчика на руки и прижал к себе.

Но, даже сидя на руках у Гайдара, Витя не поднимал глаз, пока его пальцы привычно не коснулись алых знамен и серебряных фигурок на овальном ордене.

Раньше ему орден трогать дозволялось, а теперь мальчик испуганно отдернул руку и посмотрел на Аркадия Петровича: вдруг рассердится?

Но Гайдар, засмеявшись одними глазами, легонько кивнул ему: можно, мол, трогай.

Витя облегченно улыбнулся: не сердится.

— Дядя Аркадий, — робко, почти шепотом произнес мальчик, — а вам орден за храбрость дали?

— Нет, за мои книги.

— А почему вам не дали за храбрость? Партизаны, когда приходят из леса, всё про вас говорят.

— За храбрость награждать надо не меня. Награждать надо маму твою и бабушку Устю, которые не боятся нам помогать, награждать надо таких, как вы с Колей.

— А мы?.. А нас за что?

— Как — за что? С поручениями бегали?

— Бегали.

— Листовки по селу разбрасывали?

— Разбрасывали.

— Ведь, если бы полицаи вас с листовками или с чем другим поймали, плохо бы вам пришлось?.,

— Плохо, — согласился Витя.

— Так вот, кончится война, и если останемся живы, то напишу я большую книгу. Расскажу в ней о том, как наши бойцы обороняли Киев, как многие смелые люди ушли потом в партизаны, расскажу про бабушку Устю, про маму вашу Афанасию Федоровну и про тебя с Колей. Выйдет эта книга, прочтут ее товарищи из правительства и скажут: «Вот, оказывается, какие смелые люди живут в селе Леплява!»

И дадут — кому орден, кому медаль, а кому просто крепко пожмут руку и скажут:

«Спасибо!»

ГЛАВА XXX. ОШИБКА

Командованию отряда предстояло немедля решить, как поступить с Корнеем Костенко.

Был он председателем колхоза. Хозяйство вел умело. В какое бы отстающее село его ни послали, — вытягивал. И все равно народ на него смотрел косо.

Ходила за Корнеем, как тень, молва, будто служил он в гражданскую лихим казачьим есаулом и немало пролил кровушки, рубя и стреляя людей, что боролись за народную власть, при случае рисуя острой шашкой на живых, вздрагивающих спинах разные забавные узоры.

А когда советская власть установилась, закопал он галифе с лампасами и погоны, смазанную салом шашку и отдельно припрятал, чтоб всегда был под рукой, наган.

Слухи пытались проверить. Но бумаг, подтверждающих, что был Костенко есаулом, сколько ни перерыли архивов, — не нашли. Свидетели не объявились тоже.

Молва и тут объясняла, что Корней, умнейший мужик, еще тогда, в двадцатые годы, опасаясь, что прошлое его может всплыть, предусмотрительно убрал возможных свидетелей, — где своими руками, где еще как...

Но и этого нельзя было проверить.

А поскольку колхозы, где ставили его председателем, выполняли план и сдавали в срок что им положено, а сам Корней, выступая на собраниях и активах, говорил какие нужно слова, то порешили, порядка ради, считать слухи вздорными и расследованиями впредь не заниматься.

В 1940 году приняли Костенко кандидатом в партию. И проходил он кандидатом до самой войны.

Летом 1941-го, когда отбирали тайно людей в партизанский отряд, Горелова в Полтавском обкоме предупредили, что от подпольного центра будут приходить к ним связные.

Явочной квартирой для связных станет вполне надежный дом одного из лучших председателей, Корнея Яковлевича Костенко.