Партработник

Бегу к ноутбуку и вбиваю: Manfred Buscha и адрес с конверта. «Надежды мало – наверняка сменил адрес или сейчас все по-другому называется», – думаю я и готовлюсь к тому, что опять ничего не получится. Между тем гугл вдруг выдаёт номер телефона, привязанный к имени, фамилии и адресу, которые я только что ввел. «Да ну! Не может быть, чтобы так просто», – говорю я себе. Хотя, с другой стороны, – ведь это педантичные немцы – все может быть. Пытаюсь понять, что это за телефон и какое он имеет отношение к фамилии и адресу. Хоть немецким не владею, но тут и так ясно, что это запись в какой-то директории ТСЖ, если по-нашему.

Зову маму. Мама взволнованно говорит: «Давай позвоним прямо сейчас». Код Германии я помню и без гугла – набираю. Пошли гудки. Мама стоит рядом. Я шепчу маме:

– Ты будешь говорить или я по-английски сначала? Вдруг это не наш Манфред, не будем пугать людей.

– Да, точно. Вдруг это не он – лучше ты по-английски начни, а потом передашь мне трубку.

Тут гудки прерываются и мужской голос отвечает «Jа» и еще что-то по-немецки. Я по-английски говорю заготовленную фразу: «Это Манфред Буша? Я звоню из России. Я сын вашего друга Саши Анипкина по учебе в Москве. Я Миша», – вывалил я весь этот сумбур. Ситуация идиотская. Что говорить – не знаешь. Пятьдесят лет прошло… Образовалась пауза. Потом трубку повесили.

Я звонил еще несколько раз, но никто больше не отвечал «Ja», вообще ничего не отвечал. Разочарованные, мы с мамой посмотрели друг на друга. «Зато попытка была хорошая. Много лет уже прошло. Это было бы слишком просто», – вздыхая подытожила мама.

Но на всякий случай я попросил своего друга, который хорошо владеет немецким, еще раз позвонить по тому номеру и объяснить по-немецки, что мы ищем Манфреда Бушу, старого друга Саши Анипкина. Все бесполезно. Трубку никто больше не поднимал. «Очень и очень жаль», – подумал я, но и правда – попытка была мощной.

Слева направо (взрослые, смотрящие в объектив): мама, Манфред, Бригитта, папа. Девочки с мороженым – дети Бригитты и Манфреда, Ангелика и Сабина. Волгоград, 1970 год.

Папа познакомился с Манфредом в 1967 году в Москве. Они оказались соседями по комнате в двухместном номере общежития Высшей партийной школы (ВПШ) при ЦК КПСС, куда оба поступили в один год, уйдя с руководящих должностей в своих комитетах молодежных организаций. Папа ушел в ВПШ с должности второго секретаря Волгоградского обкома комсомола, а Манфред с должности первого секретаря Кёпеникского районного комитета FDJ (Freie Deutsche Jugend) в Берлине – аналога ВЛКСМ, который в ГДР назывался «Союз свободной немецкой молодёжи».

Высшая партийная школа была необходимой ступенью для дальнейшей работы на руководящих должностях в КПСС и, очевидно, СЕПГ. Эгон Кренц, преемник Э. Хонеккера, как раз заканчивал Московскую высшую партшколу в 1967 году, когда только что приехавший на учебу Манфред с ним и встретился. Московская ВПШ при ЦК КПСС была, по сути, партийным университетом, где давали второе высшее образование перспективным партийным кадрам не только со всего Союза, но из стран «социалистического лагеря». Таким образом, карьерные траектории папы и Манфреда была очень похожими на тот момент. Почти ровесники – папа 1940 г.р., а Манфред чуть старше – 1937 г.р. Обоих направили в Московскую ВПШ для учебы с последующим назначением на руководящие позиции районного уровня в правящих партиях своих стран.

Имя Манфреда было у меня на слуху с детства. По папиным многочисленным рассказам можно сделать вывод, что Манфред оказал на него очень позитивное влияние в годы учебы в Москве. Как ни крути – Манфред все-таки немец, хоть и из ГДР, с соответствующими немецкими привычками и стилем жизни. Папа рассказывал, что его поражала приверженность Манфреда к четкой организации порядка в мелочах. От невозможности писать на листке бумаги без предварительно проведенных полей, до организации своего бюджета (что не мелочь, конечно).

Я хорошо помню папин рассказ про три конверта Манфреда, по которым он распределял свою ежемесячную стипендию. Все слушатели ВПШ получали стипендию, которая больше походила на зарплату. Свою Манфред получал из ГДР (она была значительно большей, чем у папы – в ГДР был выше стандарт оплаты) и сразу распределял по конвертам с надписями: «семье», «на жизнь» и «на пропой». Причем если в последнем конверте («на пропой») деньги заканчивались, то перекладывать деньги из среднего конверта («на жизнь») было категорически нельзя. От этого правила Манфред, по словам папы, никогда не отступал, поэтому при опустении последнего конверта категорически отказывался идти пить пиво. Исключений не было – даже за компанию. Просто спокойно ждал следующего месяца.