Партработник

Я уже с детства знал, что руководителем мне не стать. Мне было лет 7-8 лет и папа у меня спросил, кем бы я хотел быть, когда вырасту. Поскольку у меня перед глазами было только два примера трудоустройства – мама-филолог, проверяющая тетради до двух ночи, и папа – первый секретарь горкома с огромным кабинетом и персональной машиной с водителем, я естественно ответил, что «хочу быть первым секретарем, как ты, папа». Папа тогда изменился в лице. Он был явно озадачен и несколько секунд выбирал реакцию, потом рассмеялся и сказал, что «это, сын, невозможно». Я спросил, почему? Папа ответил примерно так: «Во-первых, это очень тяжелая работа и не всегда приятная. Во-вторых, тебе не дадут. Как-нибудь потом объясню поподробней…».

С папой на озере Рица, Абхазия. 1983 год.

Подробный разговор об этом у нас с папой состоялся, когда я закончил восьмой класс и надо было уже серьезно думать, куда поступать. Это было лето 1988 года. Папа уже был секретарем обкома и мы с ним в августе поехали отдыхать в Крым. Нам выделили огромный двухкомнатный люкс в доме отдыха «Красное Знамя». Я помню, в один из дней мы плавали по морю на весельной лодке и он сам поднял тему: «Сын, ты должен выбросить из головы саму возможность партийной работы. Это не самая лучшая работа, но тебе никто ее и не даст, поскольку есть негласное правило – детям партработников нельзя делать карьеру ни в партии, ни в министерствах и ведомствах. Тебе будет возможна только научная или дипломатическая карьера – и то не на первых ролях».

Мы уже неоднократно обсуждали, куда бы я хотел поступить. Меня интересовала социология и философия, и я хотел поступать куда-нибудь по этому направлению. Социологических факультетов в СССР тогда, по-моему, даже не было. Если и были, то буквально штучно. В МГУ соцфак, кажется, открылся только на следующий год – в 1989-ом. У нас в Волгограде вовсю развивался новый Волгоградский государственный университет, который для меня был очень привлекательным. Филологический факультет этого университета закончила моя сестра.

В итоге в ВолГУ я и поступил по окончании школы в 1990 году, на исторический факультет. О чем никогда не пожалел, поскольку в то время это был по-настоящему блестящий факультет, объединявший молодых кандидатов и докторов наук – учеников столичных «светил». На факультете царила атмосфера интеллектуальной свободы и было ощущение какой-то «домашности», что ли. Мы все чувствовали себя одной большой семьей историков, причем «история» понималась очень широко – в том числе и как социология, обращённая в прошлое, что меня особенно устраивало…

В общем, по окончании восьмого класса на семейном совете было принято решение, что мне надо сначала окончить истфак классического университета, «а там видно будет». Я, кстати, сам этого хотел, поскольку историей увлекся еще в пятом классе. Варианты «что потом» включали мое последующее поступление в дипломатическую академию и возможную карьеру дипломата.

У папы был знакомый заместитель министра иностранных дел СССР, с которым он советовался относительно моей профессиональной судьбы. Вот тот замминистра и предложил папе этот вариант с дипакадемией, учитывая, что я не выпускник МГИМО. Сейчас не могу вспомнить имя того человека, но параллельно он, кажется, был послом в Афганистане, и папа познакомился с ним во время визита президента Наджибуллы в Волгоград, а потом тесно общался на пленумах ЦК. Скорее всего, речь идет о Ю.М. Воронцове. В любом случае этой траектории моего профессионального развития не суждено было реализоваться.

Восприятие меня как «сына партийного работника» проявлялось, например, в том, что люди через меня хотели решить с папой свои вопросы. У нас в семье существовало жесткое правило – никто из нас, членов семьи, не передает папе никакие частные просьбы ни от кого. Когда ситуация возникала, я говорил давно заготовленную для таких случаев фразу – что я не могу передавать никакие просьбы папе и что надо обращаться через приемную. Речь шла, в основном, о самой «больной» тогда теме – об улучшении жилищных условий.

Один раз в Урюпинске, еще в начальной школе, я пошел к товарищу-однокласснику в гости. Они жили поблизости от нас. Условия семьи были не самыми лучшими. Это стало ясно, как только я зашел в квартиру того старого частного дома, где семья моего товарища занимала полторы комнаты, включая кухонный уголок. На меня это и так произвело весьма гнетущее впечатление, а мама того паренька мне и говорит: «Вот видишь Миша, твой товарищ (она назвала имя сына) даже уроки делает не за письменным столом, а на доске. Скажи своему папе, чтобы он нам дал нормальную квартиру», – и положила на ручки кресла старую деревянную доску.