Паруса судьбы

Запад разгорался. Над головой седого Сан-Мартина клубился голубой туман.

Тереза вздрогнула: клешня папаши окольцевала ее запястье, в лицо шибанул винный перегар.

− Ну, ну, не дергайся! − толстяк грубо подтянул дочь ближе. − Ответь, разве не ты по утрам любуешься восходом и возвращаешься в дом окрыленной чайкой?

− В клетку! − точно ножом отрезала она.

Антонио Муньос в упор смотрел на свою родную кровь. Сложное чувство овладевало им: гордость и любовь вперемешку с раздражением и ненавистью. Уже в который раз он угадывал дьявольский гонор и искус в этих изумрудных глазах, так не похожих на его собственные и жены…

Отец первый не выдержал взгляда, уцепился клещом за ответ Терезы.

− А ты не подумала, в чем ты возвращаешься, пташка? − Пыхтя от возмущения, он наклонился и демонстративно, так, чтобы разглядели обе женщины, пошуршал подолом. − Гляди-ка, мать, юбка-то у нашей егозы… никак из маркизета… Ты-то, небось, в такой и в гроб не мечтаешь лечь, о, чтоб мне сдохнуть! − он разогнул колени и уставился на маленькие персиковые мочки. − Ну, вот и серьги золотые! Ай-яй-яй! А на грудях-то − ишь, какие отрастила на родительских харчах! − похоже, нитка жемчуга? О, лопните мои глаза! Кстати, ты чего их оголила? Кобелей в дом завлекать?! − старик яростно ткнул пальцем в глубокий вырез блузки. − Это чего же теперь ждать? Завтра ты, может, совсем голяком пойдешь, а? Стыд-то у тебя есть?

− Не ори! То вы не знаете? Все нынче так… Мода такая…

− Ах, мо-да-а! Дубасить тебя некому! А кто завел такую моду, ты знаешь? Может, дурак какой, который в постели насмотреться на сиськи не может? Вот мы с матерью, −Початок топнул ногой, − всю жизнь по своей, а не по чужой моде жили. Гляди, девка, не дай Бог, узнаю − загуляешь… башку вот этими руками оторву!

Слезы катились по горячим щекам девушки, когда она срывала сережки и так полюбившиеся ей бусы. Но слезы были пролиты не по дорогим подаркам капитана. Ей было невыносимо предательство двух самых близких и родных людей.

− Вот, пусть возьмет! − золотые сережки запрыгали по стойке.

Пухлые руки Сильвиллы забарабанили им вослед, точно ловили разбегающихся золотых тараканов.

− Что? Мало? − Тереза шмыгнула носом. − Может, и юбку снять?

− Снимай! Снимай! Тебе давно пора задницу выпороть, вертихвостка чертова! Ты со своей гордостью у нас, как кость в горле!

Толстые пальцы Муньоса вцепились когтями. Извиваясь змеей, девушка вырвалась из его «объятий». Вконец озверевший от непослушания дочери, Антонио бросился следом и, опрокидывая столы и стулья, нагнал ее. Пары вина еще пуще разожгли его оскорбленные родительские чувства.

Сцепившись псами, они загремели на пол и покатились. Мамаша Сильвилла что-то кричала, ожидая повиновения, пытаясь разнять, − пустое. Дерущимися овладело животное исступление. Тереза, ломая ногти, впилась в красную рожу папаши, а тот нещадно взбивал ее кулаками, точно перину, куда ни попадя. Она и сама не помнила, как это получилось, но отец вдруг заорал и, схватившись за плечо, откатился прочь. Девушка ощутила во рту солоноватый привкус крови, перепугалась, вскочила на ноги.

− Убью, стерва! − каблукастые башмаки Початка застучали вразброс по полу, пальцы судорожно сжимали ореховую рукоять цирюльной бритвы.

Тереза почувствовала, что ей нечем дышать: ужас и отчаяние душили ее. Так она узнала, как пахнет смерть.

Страх имеет свой запах. Именно он заставляет живых либо драться насмерть, либо бежать.

Девушка схватила с камина трехгранный, заточенный как стилет, шампур. В изумрудных глазах больше не было места игре; в них Муньос прочитал… свой приговор. Он щелкнул бритвой и сунул ее в жилетный карман.

− Ну, пошутили, дочка, и хватит. Ты уж прости меня, Терези, так вышло. Клянусь, это любя… − папаша цокнул языком и почесал с хрустом синюю щетину. − Ты ведь ни черта не смыслишь в жизни… Что видели я и твоя мать? − Початок пырнул взглядом стоящую рядом жену.

− Полжизни в городе − людское дно и еще полжизни − дно стакана, это уж точно, Терези, поверь нам! −Сильвилла мрачно вздохнула. − Слаще канжики мы с отцом ничего не пробовали на зуб.

− Но лучше всю жизнь давиться маисовой похлебкой, чем за кусок пирога лежать под нелюбимым. − Она отбросила шампур, шагнула к отцу и, взяв его большую ладонь, приложила к своей груди. − Убей! Там нет любви!

Губы старика дрогнули, на глаза набежала слеза.

− Подумай, что тебя ждет, дочь?

Она тряхнула черногривым водопадом волос и точно плюнула:

− Не беспокойтесь, шлюхой не стану!

− Не станешь! − мать зло стиснула зубы. − А деньги-то, что? Думаешь, с неба посыпятся?

− Вот-вот! − Муньос беспокойно стрелял глазами то на жену, то на дочь.

Тереза хмыкнула:

− А ты забыл, кто тебе зарабатывал танцем на кружку? Так что сумею, не обесчестив, и себя как-нибудь прокормить.

С проворством ящерицы она выскользнула из родительского кольца и, стремглав прошлепав босыми ногами по лестнице, ведущей на второй этаж, скрылась в своей комнатушке. Трактирщик только покачал головой: «С этой баламуткой толковать о свадьбе, что от собственной задницы ответа ждать!»

Зато Сильвилла и бровью не повела.