Паштет

Пришел в себя, когда понял, что его ощупывают самым наглым образом. завозился. рыкнул.

— Живой и целый — вполне понятно заявил сотник стрелецкий в изодранном кафтане и заляпанный кровищей. Весело сказал, хоть и голос скрипучий, неживой какой-то. А сбоку каркнул Хассе — и его не понял. Встал, шатаясь. Сил радоваться нету, вымотался. Но атака отбита.

— Боезапас пополнить! Что? Заряды делать надо! — пояснил стоящим рядом. Наплевать на секретность, после того, как сегодняшний день пережил уже наплевать. Даже уставшим и потому отупевшим мозгом помнил — четырежды смерть совсем рядышком была и на самую чуточку промахнулась. Последняя перезарядка — и все, конец двустволке. Пустое железо. Ну почему капсюлей не взял еще коробочки две… А лучше — десять…

Очнулся, как из-под воды вынырнул. Темно уже. Получается — вырубился, уснув сном младенца. Подумал, что надо перезарядиться — и опять захрапел, только уже не сидя. прислонившись к колесу телеги, а сполз на подсохшую землю и свернулся калачиком.

Сон был чугунный, тяжелый и если и облегчил жизнь, то не намного. Продрал глаза, когда чуть светало. Поднял голову — понял, что подушкой был сапог не то мертвеца, не то тяжелораненного, лежавшего тихо и недвижно. Потер отдавленную щеку. Тупым взглядом окинул ближайшую местность… Увидел Нежило, тот сопел, привалившись к хозяину, маленький и тощий, словно бездомный котенок.

С трудом поднялся на ноги. Пуля изо рта куда-то делась, попросил другую у стоящего рядом таким же мрачным изваянием караульного стрельца. Тот покосился дико, но пулю вышкреб из сумки своей грязными заскорузлыми пальцами.

Ожидая, что свинцовый шарик будет кататься по обсохшему рту с деревянным стуком, пихнул серый кругляш в пасть. но почему-то полегчало вроде… Холодит хоть… Но пить хотелось так, что в мозгу извилины клубком свернулись.

Лагерь еще дрых. Мертвые и живые валялись вперемешку, только хриплый храп отличал тех, чья душа еще держалась за тело. Караульные стояли и бдили, но не браво, как в первый день, а измотанно привалясь ослабевшими телами к каким — либо подпоркам. Странно, татар было не слышно. Привычный рев труб и барабанов стих. Последнее время даже и привык уже.

— А татарове что, ушли? — без особой надежды на чудо спросил у часового.

Тот что-то проворчал. Паштет не понял. Переспросил. Часовой криво усмехнулся и посунувшись к левому уху еще раз сказал, на этот раз понятно, что — нет, стоят, осаду держат. До туго соображающего попаданца наконец доперло — оглох он на правое ухо, причем странно — там какой-то шум и писк, отчего звуки голосов как-то странно мнутся и слипаются. Наверное это от пушки — Паша от нее стоял слева и тяжелая волна грома била именно в многострадальное правое ухо, хоть рот и открыт был, как положено при канонаде. Новое дело.

Со стоном облегчения сел на землю. Очень хотелось лечь и старая рекомендация Уинстона Черчилля — не стоять — когда можно сидеть и не сидеть — когда можно лежать — сейчас была как никогда понятна и одобряема. Но надо было зарядить патроны. Выбраться из этой заварухи Паштет уже и не надеялся, но все же барахтаться решил до последнего. Руки были как чужие, маленькие медные капсюля то и дело вываливались и норовили укатиться, но Паша им это не мог позволить, каждый был сейчас дороже здоровенного бриллианта, потому как обеспечивал еще немножко жизни.

А жить очень хочется. Особенно когда сидишь в осажденной крепости и вокруг валяются кучами те, кому уже не повезло. И теперь на их лицах, в потускневших и подсохших на жаре глазах, в распахнутых предсмертным воем ртах, в развороченных ранах радостно копошатся омерзительные гроздьи бодрых и шустрых опарышей. Это очень наглядный пример, до рвоты наглядный.

Пороха Паша сыпал от души, черт с ним, что плечо отобьет. Сегодня не до синяков будет. Панцыри держат удар свинца рубленого, плохо, но держат. Это очень досадно. Подумалось, что кирасиры Наполеона были не такой глупой затеей.

Притащился помятый "Два слова", стал помогать. Одежда — в клочья драная, колет иссечен — а вроде целый, прохвост.

Чертовы капсюли вертко выскакивали из пальцев, хорошо догадался чей-то бурый плащ на коленки постелить, чтоб не закатились куда. Руки слушались плохо, усмехнулся грустно, когда дошло — что напоминают ему эти экзерциции. Точно как с игральным автоматом, где страшная стальная лапа-манипулятор никак не могла ухватить легонькие меховые игрушки. Или как двумя гвоздодерами с корявого пола поднимать капельку ртути.

Дело продвигалось очень медленно. Чьи-то сапоги грязные в поле зрения попали. Нехотя повел глазами — сотник словно невзначай подошел, глазом глянуть на диковины немецких немцев. Раньше бы турнул, а сейчас как у помятого прессом терминатора — каждое движение было ощутимо трудным и говорить не хотелось, сели емкости энергии, сдохли атомные аккумуляторы и остались жалкие резервные карманные батарейки. О, Хассе тоже подтянулся! Прямо клуб знаменитых этих… ну, как их там… А, неважно.