Пасхальная тайна. Богословие трех дней

Кальвину знаком сотериологический смысл descensus, но для него важнее констатировать, что Христос ввиду «divinae ultionis severitatem»[517] должен был пережить «diros in апгта cruciatus damnati acperditi hominis»[518]. «Ничего не совершилось бы, если бы Иисус Христос претерпел только телесную смерть», Он должен был «вступить в ближний бой с ужасом вечной смерти», чтобы освободить нас от нее. Однако Он не мог быть удержан от dolores mortis. Кальвин цитирует Илария: «Сын Божий в аду, но человек возносится на небо» (Trin. 3, 15). Он возражает против толкования богооставленности в аду как «отчаяния неверия»: «Слабость Христа была чиста от любого порока, поскольку она пребывала в рамках послушания Богу». Однако именно этим Его страх смерти и богооставленность отличались от любого обычного страха грешника. Поэтому для Кальвина «начинающаяся» на Елеонской горе, продолжающаяся на Голгофе и завершающаяся в Великую Субботу богооставленность представляет собой единое событие. [519] Гайдельбергский катехизис следует ему в своем 44–м вопросе. [520] Эти тексты больше подчеркивают единство и идентичность богооставленности перед смертью и после нее, чем разницу между ними, что важно для нашего рассмотрения. Колебание реформаторов в отношении кенотического и победоносного аспектов Великой Субботы вызвало бесконечные дискуссии и разделения в протестантском богословии (консумматисты и инферналисты), которым мы здесь не будем уделять внимания.[521]

Николай Кузанский взял только страдания Великой Субботы и рассмотрел их как относящиеся к собственно заместительным страстям Христовым. Послушаем его:

Созерцание (visio) смерти на пути непосредственного опыта (via cognosеcentiae) есть наиболее совершенное наказание. Однако поскольку смерть Христа была совершенной, ибо Он путем собственного опыта увидел смерть, претерпевание которой Он свободно выбрал, то душа Христа спустилась в подземный мир (ad infema), где существует созерцание смерти. Ибо смерть называется подземным миром (infemus) и выпущена из глубочайшего подземного мира (ex inferno inferiorum). Более нижний, более глубокий подземный мир присутствует там, где мы созерцаем смерть. Когда Бог воскресил Христа, Он вырвал Его, как мы читаем в Книге Деяний Апостолов, из нижнего подземного мира, освобождая Его от мук преисподней (solutis dolonbus infemi), почему пророк и говорит: «Не оставил души моей во аде». Страдания Христа — величайшее, что только можно помыслить — были как страдания проклятых, которые не могли быть прокляты еще больше, то есть речь шла об адском наказании (usque adpoenam infemalem)… Он один через такую смерть вошел в свою славу. Он хотел, подобно проклятым в аду, претерпеть poena sensus[522] к славе Отца своего, чтобы показать, что Ему необходимо быть послушным до тягчайших мук (quod ei oboediendum sit usque ad extremum supplicium). Это означает восхвалять и прославлять Бога всеми возможными способами для нашего оправдания, как это сделал Христос.[523]

Таким образом, перед нами логическое продолжение всего того, что мы сказали о замещении в «бытии с мертвыми», объясняющее, как с богословской точки зрения ветхозаветный шеол, или преисподняя, может перейти в ад новозаветный. Иудейская геенна предоставляет для этого лишь внешнее связующее звено, с богословской точки зрения такой переход — скачкообразный и может быть обоснован только с христологической точки зрения.

В Послании к Евреям мы видим, как эта терминология формально возникает перед нашими глазами: перед лицом христологического απαξ [524] ни в этом, ни в потустороннем мире ничто полностью не окончательно; однако в единственности Христа человек приходит к единственному и окончательному решению. Принявшего и вкусившего полноту эсхатологических благ «и, несмотря на это, вновь отпадающего», «невозможно опять обновлять покаянием», и «его конец — сожжение» (6:4–8). «Ибо если мы, получив познание истины, произвольно грешим, то не остается более жертвы за грехи, но некое страшное ожидание суда и ярость огня, готового пожрать противников». Наказанием за преступление закона была смерть, «и сколь тягчайшему, думаете, наказанию повинен будет тот, кто попирает Сына Божия и не почитает за святыню Кровь завета, которою освящен, и Духа благодати оскорбляет?» (10:26–29). Исав — это вновь лишь земной прообраз, поскольку он легкомысленно потерял благословение и «не мог переменить мыслей отца, хотя и просил о том со слезами» (12:17). Поэтому мы читаем совершенно ясно в 12:25: «Смотрите, не отвратитесь и вы от говорящего. Если те, не послушав глаголавшего на земле, не избегли наказания, то тем более не избежим мы, если отвратимся от Глаголющего (к нам) с небес!» Дважды говорится о Боге как о «поядающем огне».