Пасмурный полигон

А Пауль думал. Один за другим рождались в его мозгу самые сумасшедшие проекты. Почти все они были связаны с бегством, стрельбой… Нет, так нельзя. Это глупо, по-мальчишески.

Он вышел во двор, прислонился щекой к холодному мокрому стволу дерева. Дом глядел на него тусклыми глазницами темных окон. Свет горел лишь в одном окне: там был кабинет шефа. Так что же он должен делать? Ждать, пока за Эккертом приедут гестаповцы, наблюдать, как они его будут увозить, и не иметь возможности защитить? Нет, это абсурд, так нельзя. Но что он может сделать? Эккерт прав: далеко не уйдешь. Можно выехать в оккупированную Голландию или в Бельгию, где фашисты оставили видимость прежних порядков. Там гестапо хоть не так открыто действует… Нет, это бесполезно. Будет объявлен розыск, начнут рыскать эсэсовские ищейки… Может быть, Польша? Но тогда прервется цепочка, и сведения, которые сейчас идут через Анжелу, не будут доходить до Центра. Прав старик: сейчас нужно думать не о себе. Сгущаются тучи над Родиной, и личные страхи и переживания уже не должны тебя тревожить. Оставь их на потом.

Гестапо. Старика будут пытать. Это ужасно. А он говорит: «Предпочтительнее — арест людьми Мюллера». Но это же Александерплатц! Это камеры пыток, каких не знали инквизиторы, это фабрика ужасов. А ему уже за шестьдесят. Может быть, лучше, если первым придет Небе? Боже мой, о чем он думает! Но ведь старик уверен, что он еще поборется. Он считает, что еще не все окончено. А ведь все это Эккерт делает ради него, Пауля.

Всплыла в памяти полузабытая картинка из далекого-далекого детства. Они с отцом идут по знойному, опаленному солнцем жнивью. Пшеница уже скошена и лежит валками в ожидании, когда люди придут и навяжут из нее снопов. Духмяно пахнет полынью, и серебристо поблескивает в зарослях лозняка подсохший за лето Дон. И вдруг прямо из-под ног у них выскочила птица. Видно, косилка чуть повредила ей крыло. Следом за ней капельками остается на земле кровь. Птица бежит, испуганно вскрикивая. Отец сказал тогда бросившемуся за птицей сыну: «Митя, не беги… Это она от деток тебя ведет… Выводок здесь рядом…»

И правда, в трех шагах, в небольшой выемке, нашел он тогда несколько маленьких перепелят. Не тронул их, пожалел старого перепела, жалобно вскрикивавшего в двадцати метрах от своего гнезда.

Сейчас поступок Эккерта казался ему чем-то похожим на поступок раненой птицы. Любой ценой, любой мерой заплатить за безопасность товарища, за возможность для него и дальше выполнять задания Родины.

Старик беспокоится о семье сына. Его понять можно. Сегодня утром Пауль поехал в Рейникендорф. Он хотел хоть издали глянуть на жену Гомана и его сына. В лавочке зеленщика узнал, что Гоман снимает комнату у местного фашистского активиста Гельмута Шепке, разводящего и сбывающего рассаду ранней капусты. Оставив машину за углом, Пауль зашел в ворота дома, спрятавшегося за низко нависшими ветвями старой липы.

Навстречу ему вышел маленький толстый человек в полосатых гетрах. Недружелюбно спросил:

— Вам кого?

Пауль сунул ему в лицо удостоверение охранной службы. Человек залебезил, вытянул руку:

— Прошу в дом…

Пауль не двигался с места. Шепке побагровел, суетливо заморгал:

— Я прошу вас… Это для меня честь… Я сам являюсь уполномоченным по сбору средств на оснащение третьей гренадерской дивизии…

Пауль перебил его:

— Кому вы сдаете жилье?

Шепке забормотал:

— Это приличная семья… Правда, они не платят мне за комнату, но оба зарегистрированы в местном полицейском участке… Неужто они?..

На крыльцо вышел мальчишка. Глянул на Пауля с любопытством. Паулю не нужно было задавать Шепке вопросов: на него глядели большие серые глаза шефа. Если чуть удлинить это круглое лицо, снабдить его седыми бровями и резкими морщинами у рта, льняные мягкие волосы превратить в жесткий ежик — сходство будет полным.

— Это их ребенок… — Шепке махнул рукой в сторону мальчишки, и тот испуганно попятился. Видимо, хозяин был не таким уж добряком, как показалось Паулю на первый взгляд.

Пауль прошелся по двору, оглядел низенькие сарайчики со стеклянными крышами, беседку, выкрашенную в песочный цвет, указал пальцем на старые трубы, штабелем сложенные в углу.

— Почему не сдали? Фатерланд в борьбе с врагами напрягает все силы…

Шепке испуганно забормотал:

— Я сдам… я сегодня же… Я все понимаю!

Пауль поманил его к беседке. Сел на скамью. Шепке, подобострастно глядя в глаза ему, пристроился напротив. Пауль закурил дрянную сигаретку, пустил в лицо толстяку струю вонючего дыма.

— Вот что, Шепке… Гоман сейчас выполняет по заданию рейха важнейшее поручение. Он не скоро вернется домой. Я зашел посмотреть, как живет его семья. Сколько ты берешь с них за комнату?

— Сорок… всего сорок рейхсмарок!

— Ну и шельма ты! Кстати, сколько тебе лет? Ты выглядишь здоровяком. Твое место в вермахте.

Шепке побледнел.

— Меня забраковали.

Пауль сочувственно покачал головой.

— Ну-ка скажи мне номер твоей призывной карточки, старина! Я побеспокоюсь о тебе… Такой патриот — и вдруг сидит дома! А кто будет строить и завоевывать тысячелетний рейх? А?