Пасмурный полигон

Пауль кивнул головой. Мюллер поморщился.

— Зауэр, научите Шмидта, как полагается отвечать в таких случаях. Идите!

Мюллер отвернулся. Зауэр схватил Пауля за плечо и почти выволок в приемную.

— Скотина! — зашипел он. — Ты что, не знаешь, что нужно кричать: «Хайль!»? Ну, подожди у меня! На карантине я на тебе отыграюсь. Моли бога, что группенфюрер в хорошем настроении, а то уже сейчас ты бы лежал во дворе с пулей в зубах. Вот дубина! Он вздумал изображать из себя дурачка в кабинете начальника всегерманского гестапо!

Потом Пауль писал в нескольких экземплярах свою биографию, оставлял в комнате с зарешеченными окнами отпечатки пальцев. В медпункте ему измерили деревянным циркулем лоб и затылок. Врачи долго подсчитывали что-то, потом один из них что-то сказал настороженно ожидавшему Зауэру. Тот расплылся в улыбке, толкнул Пауля.

— Идем, парень! Ну, теперь ты полноценный член СС. А я, признаться, побаивался сейчас. Уж больно долго шептались эти белохалатники. Вдруг в тебе признали бы неарийца? Что тогда прикажешь делать мне? Ведь это я рекомендовал тебя в СС! Ну, теперь все. Идем ко мне, там я тебе расскажу про твои обязанности. Ты будешь работать в лаборатории «А». Это служба радиоперехвата. Там парни быстро делают карьеру. Жить будешь здесь, в общежитии. Через три месяца тебе разрешат выйти в город. Вот так. А про дом и машину забудь. С этим все.

Когда они оказались в кабинете Зауэра, Пауль спросил унтершарфюрера:

— И я не смогу взять кое-какие свои вещички?

Зауэр подумал.

— Ладно, — сказал он. — Ты мне дашь свои ключи и расскажешь, где и что у тебя. Я сам съезжу и привезу. Раз уж черт связал меня с тобой, сделаю услугу тебе еще раз. Но помни, малыш, теперь я для тебя и папочка, и сам господь бог. Верь мне, малыш, и ты еще поживешь, как не мечтал жить никогда. У тебя будут самые шикарные девочки в Берлине. Ты ведь холостяк? Главное в жизни — сделать верную ставку. Жизнь — это ипподром. Там все лошади одинаковы, но среди них есть и та, которая будет у финиша первой. Я знавал нашего шефа в те времена, когда он был еще никто. Что скрывать, я оказал ему в свое время кой-какие услуги и поплатился за это. Я служил в полиции, малыш, и потерял свое место из-за шефа. Еще полгода назад я стрелял поляков в этой богом забытой Варшаве, а теперь я в центре и скоро, поверь мне, буду шарфюрером. И мне нужны преданные ребята. Я люблю нашу работу, малыш, и хочу иметь около себя с дюжину добрых парней, знающих смысл в этой жизни. Сделай вывод, Крейчке… тьфу, Шмидт!

Пауль кивал головой. Он глядел на Зауэра с обожанием, и унтершарфюрер видел это. Расщедрившись, он протянул ему синий талон.

— Ладно, Шмидт, бери. Так уж и быть. Это пропуск в ночной бар, тут, у нас в подвале. Там красотки со всех стран. Ты не бойся, они проверены всеми комиссиями. Каждая из них имеет свидетельство об арийском происхождении. Здесь собраны самые лучшие жеребцы со всего рейха! Девочки рожают будущих эсэсовцев. По приказу рейхсфюрера для этих детей открыт специальный приют в Луккенвальде… Так что иди, ищи там себе курочку… ха-ха… и действуй!

Пауль спросил:

— Что с Эккертом?

Зауэр дернулся.

— Ну его к черту! Идет драка. Сейчас здесь сам Геринг…

3

Геринг сидел в кабинете у Гиммлера. Пухлая рука рейхсмаршала покоилась на красном бархате стола рейхсфюрера. Багровое от гнева лицо Геринга было покрыто капельками пота.

— Это тебе даром не пройдет, Генрих! — шипел рейхсмаршал. — Я тебе это припомню. Этот трюк с рацией твои болваны применяют уже в третий раз. Первый раз это было в Мюнхене, в январе этого года, когда вам нужно было убрать Густава Шлихтера, адвоката, который слишком много знал о твоих темных делишках, Генрих. Ему вы тоже подсунули рацию и расстреляли через полчаса после ареста. Ты думаешь, я этого не знаю? А случай с Моникой Эмбах? Разве ты не спал с ней? У нее в квартире оказалась рация сразу же после того, как она решилась написать письмо фюреру о твоих грешках. И тоже расстрел через два часа после ареста. Это стандарт, милый рейхсфюрер, и тебе не поздоровится. Ты слишком многого хочешь.

Гиммлер молча кивал.

— Хорошо, Герман. Но если твой Эккерт сам перед тобой признается в своих связях с англичанами? Ты поверишь мне?

Геринг смутился.

— Ты мог его заставить. Впрочем, ладно. Эккерт не из тех, кого можно заставить. Веди его сюда, и пусть он при мне сам повторит все, в чем ты его обвиняешь.

Гиммлер молчал. Потом медленно сказал:

— Ладно, Герман. Это потом. Давай поговорим как добрые друзья. Все мы делаем ошибки. И ты тоже. Я готов забыть все, если ты вернешь мне те картины, которые я прислал тебе в прошлый раз, когда ты нажаловался на меня фюреру. И я буду голосовать за тебя… Ты ведь хотел этого.

Геринг стукнул кулаком по столу.