Пассажирка из Франкфурта. Немезида. Слоны помнят все

— Зели. Тоже гувернантка. Мадемуазель Мадди пробыла там два или три года, а потом уехала к себе домой — во Францию или в Швейцарию. А ей на смену приехала другая. Гораздо моложе Мадди. Селия и ей придумала прозвище — Зели. И все в семье тоже так ее стали звать. Она была совсем молоденькая, красивая и заводная. Мы все ее просто обожали. Она знала все наши игры и играла в них чуть не с большим азартом, чем мы. В семье ее тоже очень любили. Генерал Равенскрофт был ею очарован. Она и с ним играла — в пикет и прочие карточные игры и даже в шахматы.

— А леди Равенскрофт?

— Души в ней не чаяла, как и остальные, и Зели к ней была очень привязана. Потому-то она и вернулась обратно.

— Вернулась?

— Да, когда леди Равенскрофт заболела и попала в больницу, Зели вернулась и ухаживала за ней, была то ли компаньонкой, то ли сиделкой… Точно не знаю, я почти уверен, что она там была в то время, когда все это произошло…

— И вы знаете, где она живет сейчас?

— Да. У меня и адрес есть. Оба адреса — и той и другой. Я подумал: а вдруг вы все же захотите с ней повидаться — или с обеими. Конечно, я понимаю, что прошу слишком много… — И он замолчал.

Пуаро пристально на него посмотрел, что-то обдумывая. Потом сказал:

— Да, вполне возможно, вполне.

Книга вторая ДЛИННЫЕ ТЕНИ

Глава 1 Главный инспектор Гарроуэй и Пуаро совещаются

Главный инспектор Гарроуэй смотрел на маленького бельгийца, сидевшего за столом напротив него. Когда Джордж поставил перед Пуаро стакан с каким-то фиолетовым напитком, в глазах Гарроуэйя мелькнул огонек.

— Что это вы пьете? — спросил он.

— Черносмородиновый сироп.

— Ну-ну, — сказал Гарроуэй, — у каждого свои слабости. А Спенс говорил, что обычно вы пьете какое-то снадобье… Как же оно называется? Вроде бы тисана, я правильно запомнил? Это что, французский коктейль?

— Нет, — сказал Пуаро, — это настой на травах, обычно пьют при высокой температуре.

— В общем, пойло для инвалидов, — сказал Гарроуэй, отпивая из своего бокала виски с содовой, — Ну, за что будем пить? давайте выпьем за самоубийц!

— А это точно было самоубийство? — спросил Пуаро.

— А что же еще? — сказал инспектор Гарроуэй. — Стоило ли вам копаться в этом дерьме, задавать кучу вопросов! — И он покачал головой. Его ироническая улыбка явно превращалась в ухмылку.

— Вы уж меня извините за то, что причинил вам столько хлопот, — сказал Пуаро. — Я, знаете ли, похож на слоненка[347], или на мальчишку из сказки вашего знаменитого мистера Киплинга — меня снедает Неутолимое Любопытство.

— Неутолимое любопытство, — повторил с улыбкой Гирроуэй. — Отличные сказки он писал, старина Киплинг. Кстати, настоящим профессионалом был. Мне рассказывали, стоило этому человеку прогуляться по палубе эсминца, как он знал о нем больше, чем любой из главных конструкторов Королевского флота.

— Увы, — сказал Эркюль Пуаро, — у меня, к сожалению, нет таких талантов. Поэтому, как вы понимаете, мне приходится задавать вопросы. Боюсь, что я озадачил вас слишком длинным перечнем этих самых вопросов.

— Что меня поразило, — сказал Гарроуэй, — так это полное отсутствие логики и порядка. Вы перескакивали от психиатров к заключениям терапевтов, потом — у кого были деньги, кому оставили деньги, кому достались деньги, кто надеялся получить деньги и кто остался с носом… Фасоны дамских причесок, парики, и кто этими париками торгует. Спросили даже о красивых картонных коробках, в которых эти парики пересылают…

— И вы ответили на все вопросы, — сказал Пуаро. — Примите мое восхищение.

— Так ведь дело-то было головоломное, так что мы записали все, что могли. Самим-то нам без надобности, но протоколы мы сохранили — на случай, если найдется какой-нибудь любопытный… слоненок.

Он подвинул к Пуаро исписанный лист бумаги.

— Вот, держите. Парикмахеры. Бонд-стрит[348]. Дорогой салон. Назывался — «Эжен и Розантелль». Потом они переехали на Слоан-стрит. Вот адрес, только нынче там зоомагазин «Домашние любимцы». Эти двое уже несколько лет там не работают, но тогда они были из лучших, и леди Равенскрофт была их клиенткой. Розантелль теперь живет в Челтенхэме[349] Все еще при деле, только называет он теперь себя Парикмахером-Стилистом и еще вдобавок Визажистом[350]. Как мы говаривали в молодости, тот же пострел — другую шапку надел.

— Ага! — сказал Пуаро, заметно повеселев.

— Что значит «ага»? — спросил Гарроуэй.

— Премного вам обязан, — сказал Эркюль Пуаро. — Вы подали мне одну мысль. Воистину, неисповедимы пути, которыми мысли попадают человеку в голову.