Пастернак – Цветаева – Рильке

«Теперь, когда пришло нам время „не хотеть“, – пишет он, – мы заслуживаем отзывчивости. Вот мои маленькие фотографии. Пришлешь ли мне „несмотря ни на что“, свою – другую? Я не хотел бы отказываться от этой радости» (П26, 127).

Совпадение точек зрения на любовь и творчество (истинное или мнимое – не важно) вызвало один из последних творческих взлетов Райнера. Буквально за один день, 8 июня, была написана «Элегия для Марины», в которой поэт, словно укрепляя корреспондентку на выбранном ею пути, излагал суть своего восприятия мира. Провозглашая неотвратимость бесконечного круговорота жизни и смерти, бытия и небытия, он в то же время утверждает, что «любовь вечно нова и свежа и не должна ничего знать о темнеющих безднах. / Любящие – вне смерти» (НА, 87). Однако в финале элегии оказывается, что Рильке видит вершину этого чувства вовсе не в слиянии двоих:

Боги сперва нас обманно влекут к полу другому, как две половины в единство.
Но каждый восполниться должен сам, дорастая, как месяц ущербный до полнолунья.
И к полноте бытия приведет лишь одиноко прочерченный путь
Через бессонный простор. (П26, 129)

Цветаева с восторгом принимает этот дар. Однако из ее ответа поэт неизбежно должен был понять и иное – как далеко реальное мировосприятие русской поэтессы от его собственного. Словно забыв о предыдущем письме, она вновь пишет: «Райнер, я люблю тебя и хочу к тебе» (П26, 140). Рассказывает она и о том, что Пастернак почувствовал, будто она «отстраняет» его от Рильке. (В письме от 23 мая он действительно обронил: «У меня смутное чувство, точно ты меня слегка от него отстраняешь» (ЦП, 208). Именно в ответ на этот упрек она переслала ему письма Рильке.) Оправдывая свой поступок, Марина Ивановна признается:

«Борис подарил тебя мне. И, едва получив, хочу быть единственным владельцем. Довольно бесчестно. И довольно мучительно – для него. Потому я и послала письма» (П26, 140).

Так в переписке появляется тема собственничества в любви, тема, чуждая мировосприятию Рильке. В начале письма она выражена еще резче: «О, я плохая, Райнер, <в чувствах> не хочу сообщника, даже если бы это был сам Бог» (П26, 139). Позже, уже после смерти поэта, Цветаева разрешит публиковать свою переписку с Рильке только через 50 лет.

«Как можно, любя человека, отдавать его всем, «первому встречному, самому недостойному»[27] – вопрошала она в статье «Несколько писем Райнер-Мариа Рильке». — Как можно это вынести – перевод его почерка на лино– или монотип? с бумаги той – на бумагу – эту?

Где же ревность, священная после смерти?» (НА, 161—162)

Из-за ухудшившегося самочувствия Райнер Мария Рильке не ответил на письмо, но отношений не прервал. В конце июня он послал Цветаевой свой только что вышедший сборник «Vergers», составленный из стихотворений, написанных по-французски…

А между тем Марина Ивановна никак не могла разобраться в собственных чувствах. По-видимому, никогда раньше она не оказывалась в ситуации, когда несколько людей одновременно были ей одинаково дороги, так что выбор в пользу одного невозможен. И снова ее наперсником становится Пастернак…

В 20-х числах июня, не дождавшись ответа от Рильке, она обрушивает на него свои сомнения. В черновике это выглядит так:

«Можно ли, любя Рильке, не любить его больше всего на свете, можно ли, любя Пастернака, не любить его больше всего на свете, можно ли, любя своего сына, не любить его больше всего на свете. Можно ли, любя Гете – <оборвано>. Можно ли, осмеливаясь произнести или даже не осмеливаясь произнести люблю, не давать всего себя целиком, назад, вперед, навсегда, во веки веков, аминь.