Пастернак – Цветаева – Рильке

В Мюзот, пишет поэт, «я живу одиноко (не считая редких дружеских визитов), так же одиноко, как я жил всегда, и даже более: в постоянном и подчас жутком нарастании того, что называется одиночеством, в уединении, достигающем крайней и последней степени (ибо раньше, в Париже, Риме, Венеции, где я жил подолгу один, … везде было какое-то соучастие, чувство сообщности и приобщенности): однако Мюзот, решительней, чем другие места, оставил мне лишь возможность свершения, прыжка в пустоту, отвесно, вознесения всей земли во мне… Да и что сказать тебе, милая, – нежно упрекает ее Райнер за невнимательность, – ведь ты держишь в руках „Элегии“, держишь их в своих руках, возле своего сердца, что участливо бьется от близости к ним…» (П26, 98)

Он подробно рассказывает Марине Ивановне, как в уединении создавал «Дуинезские элегии» и «Сонеты к Орфею», а затем вновь заговаривает о своей болезни, сути которой он пока не знает.

«Однако оттого ли, что, стремясь за пределы достигнутого, я пытался продлить невозможные условия чрезмерной отрешенности, … оттого ли, что механически и слишком долго я терпел такое же необычное затворничество в героической долине, под солнечно-яростным небом виноградной страны, – впервые в жизни, и как-то каверзно, мое одиночество обернулось против меня, уязвляя физически и делая мое пребывание наедине с собой подозрительным и опасным, и все более тревожным из-за телесного недомогания, заглушившего теперь то, чем была издавна изначальнейшая для меня тишина» (П26, 99).

Рильке вновь жалуется на тягостный разлад с собственным телом и, видимо, чувствуя, что силы могут покинуть его в любой момент, предупреждает Цветаеву: «…если вдруг я перестану сообщать тебе, что со мной происходит, ты все равно должна писать мне всякий раз, когда тебе захочется „лететь“» (П26, 100 – 101). 12 мая Марина Ивановна писала ему: «От меня к тебе ничего не должно течь. Лететь – да!» (П26, 92)

М. И. Цветаева. Фото П. И. Шумова (1926)

Чувствуется, как сильно притягивает его Цветаева, способная и по-немецки «достигать своей цели, быть точной и оставаться собой» (П26, 100). Райнер просит ее поскорее прислать более удачную фотографию (в предыдущем письме она упомянула о съемках у известного фотографа П. И. Шумова и прислала фото из паспорта) и обещает в первое же посещение Мюзота отобрать для нее несколько своих. Однако…

Острые углы любви (май – декабрь 1926)

Однако именно после этого нежного и взволнованного письма Цветаева, до сих пор отвечавшая практически мгновенно, на две недели берет «тайм-аут». Его причину она объясняет Пастернаку в двух больших письмах, написанных одно за другим в двадцатых числах мая, после трехнедельного перерыва. (Пересылая в начале мая записку Рильке, она не прибавила к ней ни слова. Это вызвало у Бориса Леонидовича очередной приступ тоски: «Я не знал, что такую похоронную музыку может поднять, отмалчиваясь, любимый почерк» (ЦП, 199), – написал он 19 мая, получив накануне долгожданный ответ любимого поэта.)

«Борис!