Пастиш

Прием свободной косвенной речи имеет некоторое сходство с пастишем: он тоже что-то имитирует и при этом сигнализирует о своем отличии и, как правило, «вынуждает рассказчика занимать сочувствующую или ироническую позицию» [Cohn, 1983, p. 117], вторгаясь на аффективную территорию пастиша. Однако чаще всего свободная косвенная речь связана с имитацией речи персонажей, то есть речи, придуманной автором. Случай «Мадам Бовари» интересен для меня тем, что в нем имитируются еще и другие литературные произведения.

В процитированном выше отрывке рассказчик воспроизводит особенности внутренней речи Эммы. Однако дальше, в той части, которая не зачитывалась на суде, происходит нечто другое (230/175/162):

Она входила в какую-то страну чудес, где все будет страстью, восторгом, исступлением; голубая бесконечность окружала ее, вершины чувства искрились в ее мыслях, а будничное существование виднелось где-то далеко внизу, в тени, в промежутках между этими высотами.

Здесь язык становится довольно литературным, если не сказать цветистым, с туманными и слегка метафизическими метафорами природных явлений. Имитируется некая разновидность романтических произведений, которые находят духовный смысл в горах и небесах, видят возвышенное в безмерном, произведений, которые, как мы знаем, Эмма любила и к которым «Мадам Бовари» относится с подозрением и презрением.

В шестой главе первой части рассказывается о том, как Эмма открыла для себя литературу. До этого говорилось о разочаровании, которое Эмма пережила через несколько дней после свадьбы со скучным, благодушным Шарлем Бовари, разочаровании, после которого она пыталась понять, «что, собственно, означают в жизни те слова о блаженстве, о страсти, об опьянении, которые казались ей такими прекрасными в книгах» (55/47/64). Это заключительные слова предыдущей, пятой, главы, шестая же глава начинается с фразы «Она читала „Павла и Виргинию“». Этот роман Бернардена де Сен-Пьера, изданный в 1788 г. и пользовавшийся огромным успехом, был источником аллюзий на блаженство гетеросексуальной любви в радостной, идиллической обстановке. Указав на этот роман как на репрезентативный источник красивых представлений Эммы, до уровня которых ее брак не дотягивает, далее эта глава повествует о том, что она девочкой читала в монастырской школе: романтические баллады, Вальтера Скотта, исторические, готические и ориенталистские романы, слезливую поэзию Ламартина[236]. С самого начала перечисление произведений, которые читала Эмма, смешивается с их имитацией, а также с тем, как она их истолковывала и превращала в язык собственных мечтаний и чаяний. Роман открыто говорит: Эмма очень много читала, приходившая в монастырь швея давала ей и другим девочкам романы, после смерти матери Эмма обратилась к Ламартину. Это чтение также описывается в миниатюрных пастишах. Например, о романтических романах, которые поставляла швея, говорится следующее (58–59/50/65–66):

Там только и было, что любовь, любовники, любовницы, преследуемые дамы, падающие без чувств в уединенных беседках, почтальоны, которых убивают на всех станциях, лошади, которых загоняют на каждой странице, темные леса, сердечное смятенье, клятвы, рыдания, слезы и поцелуи, челноки при лунном свете, соловьи в рощах, кавалеры, храбрые, как львы, и кроткие, как ягнята, добродетельные сверх всякой меры, всегда красиво одетые и проливающие слезы, как урны.

В то же время это может быть описанием романов в прочтении Эммы, и в другом месте мы упоминали о ее реакции на литературу на языке, который сам полон литературных украшений. Так, ее могла привести в волнение даже благочестивая религиозная литература (57/49/65):

С каким вниманием слушала она вначале эти сетования романтической меланхолии, звучащей всеми отгулами земли и вечности!

Частично это язык произведений, которые она читала, но восклицательный знак и романтизм исходят от Эммы. Когда она обращается к Ламартину, трудно понять, где пастиш Флобера на стиль Ламартина, а где — восприятие Эммы (61/52/67):