Пастораль с лебедем

Женщины прислушались: что за диво, нынче у Никанора птицы одна другой чудней — то молоком доятся, то гайки высиживают… А вдруг он сейчас схватит блюдо с голубцами, бахнет об пол и покажет, как лопнула лохань с геранью?

Жена дернула его за рукав:

— Ты, Никанор, чего-то напутал?

— Почему я напутал? — упрямо набычился Бостан.

— Какая наседка сядет на гайки?!

— Ну, на болтики или как их там… Говорю тебе, малюсенькая пташка сидела квочкой на пяти болтах. Вот вам крест! — И спросил отца невесты: — Сват, как называют эти железяки? Ну, вкручиваются, знаете…

Сват ему сейчас родной жены ближе.

— Ты, кажется, немного того… Устал, да? — наступала на него Вера.

— А ты… Попрошу немного помолчать! — промолвил он с чувством.

— А тебе… вообще!

Жена осеклась на полуслове и давай пальцем гонять крошку хлеба по скатерти, бормоча под нос: «По-катилась моя тыква…»

5

Фамилия Никанора — Бостан, то есть Тыква, — как частенько бывает, пошла от прозвища. У старого Самуила, его прапрадеда по отцу, была причуда: сеял на огороде одни тыквы-тэртэкуцы, другого не признавал. Больше для забавы разводил, чем для дела, или из упрямства. До глубокой старости блуждал, как тень, по огороду, спотыкаясь о зеленые или поспевающие тыквы. Зато вырастали тэртэкуцы — двух одинаковых не найдешь: то белые остроконечные, как морские звезды, то похожие на горшок, на деревянную миску, а то поглядишь — вылитый кувшин. Готовые посудины росли на грядках, только без ручек. Выскоблишь нутро — вот тебе лампадка или солонка, а то и подсвечник. В одни ведро воды влить можно, другие, крохотные, для табакерки годятся. В пустых тыквах сахар держали, хотя в деревне в ту пору сахара было не густо, хранили муку, да и воду было удобно нести, когда шли в поле.

Поспеют тыквы, наберет их Самуил полную каруцу и едет по селу, раздает направо-налево первому встречному — мальцу, взрослому мужику, древней старушке… Но не отдаст попросту, без затей, непременно закатит проповедь:

— Мил человек, зачем тебе в доме железная кастрюля? Или деревянные миски? Не жалко губить живое дерево на какую-то посудину? Посмотри, ларец для муки — перышко, а не ларчик! Возьми, а? Ну возьми…

До того всем надоел, стали его за версту обходить: «Эге, Самуил Бостан показался. Держись, сейчас Тыква запоет лазаря…»

Никанор продолжал:

— …А в воскресенье с утречка дай, думаю, проведаю Санду, как у него делишки? Сел на поезд, поехал в Бахмут. Санду — мой двоюродный брат, лесником там служит. В мае дело было, а майский лес… Э, что говорить, сказка, рай земной… Приезжаю — дома пусто, ни его, ни жены.

«Вы что делаете, черти?» — спрашиваю детей. У брата их трое, школьники, две девочки и мальчик. «Зачем туда залезли? И откуда куча индюшачьих яиц посреди двора?» А эти дьяволята сидят на корточках за домом, плетеные ивовые корзинки на головы нацепили и выглядывают, как из засады. Вижу, над ними птичка чирикает и крылышками быстро-быстро мелькает, сечет воздух, будто снизу ее огнем палят. Одно название, что птица — шмель, не больше!

Спрашиваю: «Вы что, боитесь ее, ребятки? Корзины-то снимите!»

Это малиновка была и, видно, сама перепугалась до смерти.

«Не ходи туда, дядя Никанор, спугнешь».

Что вы хотите, детские забавы… Мальчишка кричит:

«Нам нужно ее поймать, с птенцами!»

«А где птенцы?» — спрашиваю.

«Под навесом, дядя Никанор!»

Что за птица? Мало ей леса, додумалась растить птенцов под навесом, вот и попала в облаву.

Заглянул я под навес, а там сам черт ногу сломит: три механические пилы, бочка с бензином, какие-то моторчики, цепи велосипедные, подальше в глубине — бочка с соляркой, колесо, даже гусеница от трактора, а может и от танка. Ничего себе место для гнездышка, подходящее! И поделом тебе, птица, думаю, пусть ловят пацаны, раз такое учудила — вокруг леса на сотни гектаров, а ты нашла приют над соляркой.

«Птенцы-то где?» — спрашиваю.

«Отойди, дядя, она тебя боится!» — Ионел, первоклассник, ерзает под корзинкой, и сестренка его — она в пятом классе — высунулась:

«Хотим поймать для школы, с птенчиками… как модель в живой уголок природы».

«Что за природные модели?» — думаю про себя, а старшая девочка, она в восьмом учится, объясняет:

«Мы ее выставим как образец по зоологии, икспонат — такими питаются еноты. Между прочим, почти ручная птица, тянется к людям. Она сама почти приручилась, — и говорит с умным видом, как на экзамене: — Малиновки обычно несутся в терновнике, а эта, в виде исключения, свила гнездо под навесом».

«Бедная малиновка, — думаю. — Из лесу тебя енот гонит, здесь дети покоя не дают. Впору спеть бедолаге песенку: «Птичка-невеличка, наложи на себя лапки! Отсюда, из лесу, отнесут тебя в живой уголок, и сдохнешь ты, икспонат, в клеточке…»

Почему я так говорю? Понимаете, сват, лесник теперь тоже не тот стал, он вроде завфермой в лесу. Ну, это целая история. Ладно, я сначала про птицу… Спрашиваю, значит: «Где же гнездо, ребята?» — «Да вон, над дверью».