Пастораль с лебедем

— Не знаю, Тудор, говорила тебе Диана или нет… В прошлое воскресенье она ездила на районную лимпиаду, там Панаит был ответственный за танец. То есть танцев много, а первый номер он танцует. И знаешь как? Юла настоящая, волчок. Ну, потанцевал, а комиссия написала — не очень. Не понравилось, значит. Дина тоже сказала: на премию не тянет. У человека всегда так — вчера получилось, сегодня нет. А ему до зарезу нужна премия, чтобы выговор сняли…

Бостан подхватил:

— И Брязу Панаит отчитал, потому что самого его прозвали Жук-бздюха, больно уж любит выкаблучиваться. А знаете, сват, он же чуть не стал калекой, полоумный… Сидит на другой день в амбулатории, коридор загораживает и охает. Какое там сидит! Торчит на одной ноге, как цапля, а вторую резать пришел — за ночь раздулась бревном. Врач спрашивает:

«Что случилось, товарищ Панаит? Почему такая нога?»

А тот: «Да вот, танцевал вчера на лимпиаде».

«Ничего себе танец, у тебя пятка вся синяя! А ну-ка, спляши, — говорит хирург. — И скажи по-честному, что за гопак тебя искалечил».

Жених ухмыльнулся:

— Хм, гопак для инвалидов! Производственная травма на танцульках…

— Не пойму, сват Никанор, — переспросила Мара, — кого упекли в психбольницу?

— Женщина! — повел бровями Ферапонт. — Не слышишь, доктора режут ногу человеку, она уже сиреневая и пухлая, как бревно. Что за дурак так танцует? Рассказывали, хирург и сказал прямо: «Товарищ Панаит, мы знаем, что тебе больно и нога может отвалиться. Но оперировать нельзя — не установлена причина». В больнице строго: сначала диахносы, а потом за нож. А то у нас в армии, когда я в действительной служил, один стоит на посту и — трах-бабах! — стреляет в темноту. Патруль прибежал, а он в луже крови! «Что? Кого?!» Это в сорок седьмом было, в Литве служили. «Вот, — говорит, — из-за того куста, мать твою так, пульнули». А потом что? Полевой суд — и засадили как миленького. Оказалось, самострел. Наши доктора, сват, все откроют…

Да, вышла с Панаитом целая история. Если человек утверждает, что из-за танца у него вот-вот отвалится нога, ясно, что тут попахивает аферой. Во-первых, налицо членовредительство, за которым последует инвалидность, а стало быть — намерение заиметь пенсию. Вдобавок брошена тень на районную олимпиаду: что люди подумают? Человек из кожи вон лез, старался, а премию не дали. Врачи, конечно, разобрались: слишком мудрено для учетчика, хоть он и много книжек прочитал. Панаит плачет и умоляет: «Сделай что-нибудь, спаси… трое детей, кормить некому… Я же не Христос, бегать по воде, словно паук… Шел с винпункта, искал там жену свою, лаборантшу. Искал, да не нашел. И вот ночь, тишина, как в могиле, звезды шепчутся, а я скрежещу зубами, потому что хоть я танцевал, а получил за это шиш. Тут вспомнил, как Брязу однажды обозвал меня «бздюхой», и споткнулся при этом, и покрыл крестом и богом белый свет. Чего смеетесь? Да чтоб я лопнул, чтоб я сдох, чтоб я… не знаю что, но я не пил, товарищи, больше двух… нет, трех стаканов! Не от жажды — с горя, потому что моя жена укатила с заведующим на свадьбу в соседний район. Выходит, я и нянька, и танцую на лимпиаде, и поесть надо детям приготовить — вот моя жизнь, участника самодеятельности! Был злой на судьбу, выругался, и легче стало. Повернул опять к винпункту — принципиально хотел знать, обо что я споткнулся. Откуда среди ночи и посреди дороги такое мне препятствие? И обнаружил камень! Обыкновенный каменюка врос в землю и торчит, подлец. Я к нему: «В бок тебе и в бога…» — и принципиально ногой — раз по нему! Разочек, другой, третий… а тот хоть бы хны, сидит, с места не двинется. Разозлился я и давай дубасить что есть силы, — смотрю, каблук отлетел черт-те куда. Ого, материальный ущерб! Тогда со злости вернулся на винпункт, думаю: дождусь жену, побью, а придет заведующий — так и ее, и заведующего… и всех! Ну, жду, жду, конечно, напился. Не помню, как домой доковылял. А утром открываю глаза — у меня нога слоновья и цветом как фиалка…»

Никанор махнул рукой: ну вас, ей-богу, с вашими жуками и каменьями.

Когда Бостан увидел под кустом бузины мертвого Кручяну, весь тот день пошел у него прахом. Накупил в буфете сигарет и курил одну за другой, курил до одурения, пока к горлу не подкатило. Вечерело уже, он сидел у летней печки и топил ее, посасывая цигарку, когда вдруг все поплыло перед глазами. «Ох-хо-хо…» — он закашлялся, схватился за грудь, плюнул, отгоняя боль, и ахнул, вспомнив, как говорила буфетчица Лилиана: «За неделю, баде, Кручяну выкуривал «Примы» по четырнадцать пачек». Никанор швырнул сигареты на стол: «На, Вера, держи, будешь моль травить. И чтоб я больше в глаза не видел этой отравы! Если хоть раз заметишь…» И вот четырех дней не прошло, опять потянулся к куреву. Тудор подсунул под тарелку пачку «Дойны»:

— Пойдем подымим, дядя.

— Нет-нет, не надо, не хочу…

Жена уже сверлила его глазами:

— Может, ты снова куришь, а? Так возьми, просил же! Раз невмоготу…