Пастораль с лебедем

— Да ладно, привязались. Сказано, забери… — Никанор повернулся к Ферапонту: — Знаете, сват, если говорить о Кручяну… Он просто споткнулся на ровном месте об эти тычки, как Панаит о камень, и сломал себе шею. А судить, что да как, не буду. Не могу…

— Почему? — вскинулся племянник.

Он приподнялся, обвел глазами комнату — видно, выпитые стаканчики в нем затанцевали.

— С вашего позволения… Может, я последний тупица, но выходит, Георге споткнулся о какую-то жердину и из-за нее отдал богу душу! Дядя, ты что, за человека меня не считаешь? Объясни толком.

— Восемь лет прошло, думаешь, я помню?

Бабушка:

— Лучше нашими делами займемся, Тудораш. Скажи нам, как с Динуцей сговорились — какую свадьбу затевать? Готовиться же надо…

— А вы не гоните, бабушка… — Он чуть не сказал «глуши мотор», да много ли она смыслит в моторах? — Спешка нужна при ловле блох. И такое слышали: после венца и орел — мокрая курица?

Он сказал это по-русски, и будущий тесть засмеялся:

— Молодец, Тудораш! Я тоже немножко русский знаю. Скажу: черт подери! — и порядок.

Никанор слушал вполуха их перепалку, а сам почему-то не мог отвести глаз от ковра, висевшего перед ним на стене. Взгляд блуждал по ковру, и Бостан был похож на мальчонку, растерявшегося у доски перед картой с двумя полушариями: почему говорят, будто на Земле пять континентов, если на карте нарисовано шесть?.. Тудор прямо за горло берет: скажи прямо, в лоб — вор Кручяну или нет? Какое тут найдешь слово? Одно дело, если с молодым говоришь, другое — держать ответ перед самим Георге, осужденным и без вины виноватым.

«Что знаем мы, Георге? Да хоть меня возьми… Разве тогда, на правлении, много я знал? И сейчас понимаю не больше, поверь. Или думаешь, я переменился, на тебя стал похож? Нет, Георгицэ, скажу как на духу — я из другого теста, сосед. Помягче тебя, поуступчивей… Легче людей прощаю, не то что ты, крепкий орешек. Да не о том речь, привычки мои и нрав — дело десятое, хуже всего другое: ничегошеньки от меня не зависит! Почему, думаешь, перестал я свои ямы копать? Бросил лопату, Георге, не стал сажать виноградник, как с лета собирался. Разве позволит себе такие капризы хороший хозяин, человек твердый и задиристый, вроде тебя, готовый с любым председателем сразиться за правду? Видишь, я не такой, Георге, вот ушел ты от нас, и я с тобой словно бы чуточку помер… Не суди строго, не вини меня, ладно? Ну как хочешь, помолчу… Вор ты или не вор — разве это важно? Скажи, раз уж зашла речь: слыхали у вас на том свете про воровские дела? Сам-то не больно верю я в страшный суд, а кто его знает… Почему сидишь там на придорожной обочине, Георгицэ, к своим душам, друзьям-приятелям, не идешь? А-а, стережешь… Что-что, племянник? Да, это мой племянник, Тудор, неплохой парень, только от дому отбился. Четыре года по загранкам, ты его и не помнишь, наверно, Георге… И все по морям, он из подводников — по дну океана ходил пешим манером… А как всплыл оттуда, из глубины… ты понял, да? Немного того, странные вещи стал говорить. Чего от меня хочет, спрашиваешь? Да вот, ругается — говорит, будто и я к твоей смерти руку приложил. Представь, Георге, он тебя призвал в свидетели, чтобы меня пристыдить! Ну, бог с ним, молодой, по другим законам живет, давай и его послушаем — как-никак, ему нас хоронить, не наоборот. Может, когда придет срок, он не забудет своих стариков, помянет нас…»

Казалось, все это Никанор вычитал на ковре, ворочая белесыми выпуклыми глазами, и успел уже помириться с Кручяну.

— Кто сказал, что на роду написано? Говорю вам, Волоокая постаралась, злодейка, — расслышал Бостан, как свирепо прошипела его жена.

Лицо Никанора расплылось в добродушной улыбке:

— Зачем ей стараться, Вера? На ловца и зверь бежит… Еще тогда я про Руцу подумал, когда Георге рассказывал ей секретные штуки у летучих мышей, — и вздохнул, убежденно качая головой: — Нет ей счастья-доли, это ясно. И почему им так не везет, этим женщинам? Уж не знаю, как там они устроены, только чуть тронет ее кто-нибудь из нашего брата — обдает его жаром из печи, будто кирпич обжигают… А я подумал: должно, и Руца спалила нашего Георге, того не желая, и он все-все ей рассказал про невзгоды свои и печали… Теперь самую главную правду о Кручяну она знает, Волоокая, о жизни его и смерти…

— Опять хитришь, дядя! Как мужчину тебя спрашиваю, а ты меня к бабьей юбке пришпилил. Украл Кручяну тычки или зря вы о нем растрезвонили?

Бостан сложил пальцы щепотью, будто соли набрал, на старую рану посыпать, и потряс перед носом у племянника: