Пастораль с лебедем

— Во-первых, я не лошадь в стойле. Почему держите человека на ногах битых два часа? Ну, такой я уродился, земля пухом моей маме, но разве виноват? И зачем про мою жизнь выспрашиваете от самого рождения? С потопа бы еще начали. Ну ладно, во-вторых, этот шельма агент по поставкам. Два года крутится в нашем селе, все пытает, с какого боку к моей хате подступиться. Захаживал, бывало, и с поллитровкой. Потолкуем по душам, то да се, советует: сдавай, Скридонаш, фасоль вместо кукурузы — за килограмм фасоли четыре кило кукурузы зачтут. Дело говорит человек, я и слушаю. Как гостя, за стол его сажал, последним куском делился… А он, чтоб вы знали, зовут его Володимир Добрей, — так вот, говорю, выйдем вместе из дому, я в поле пахать или полоть, он по своим агентским надобностям… Нет, он бросает надобности, пробирается задами и как петух прыг через мой забор! Средь бела дня, товарищи дорогие, — что он там забыл, у меня в огороде? Может, печать обронил?

Распалился Кирпидин, видно, обида-то гложет, да только смешно односельчанам в зале — чем дольше выступает Скридон, тем пуще заливаются.

— Турок, товарищи, чистый турок, ей-богу! Огород потоптал и до жены добрался. А ботинки на пороге не оставил, как у магометанцев в обычае: учтите, дескать, мужчина в доме, не спешите беспокоить. — Тут он повернулся к жене: — Тасика! Тасеночка, ягодка моя, не отпирайся, потому что там, на небесах, господь все видит… Когда я ходил в долину Хэрмэсэроая… Нет, когда вернулся оттуда с боронования кукурузы, кто прыгнул через забор, как лягушка? Пятками засверкал и прямиком к нашему посаженому отцу Филимону в огород. Или мне привиделось? А потом дома спросил: «Вкусно как пахнет! Не подгорит, хозяйка?» Что ты ответила, ласточка? Показалось мне, приснилось наяву. Так и сказала: «Пригорать-то нечему, Скридонаш, кажется тебе». Что же там в казанке томилось, в запечье? Рябая курочка на сале румянилась, правда? Ту рябуху подарили нам с тобой на помин души Иляны, крестной… А я-то, дурень, голодный в поле потащился, поверил: у женушки спозаранку головушка болит.

Не спеша говорил Скридон, тягуче, игриво, и каждое словцо, казалось, сдабривал насмешкой, будто болгарин, не жалея, посыпает жареную баранину красным перцем.

— Сядьте! — перебил его судья. Он, судья, тоже разволновался: обвиняемый насмехается над судом. — Позвольте, счет он тут нам завел, — во-первых, во-вторых… Зря стараетесь, Патику, мы собрались не для потехи.

И повернется язык сказать такое ему, Скридону Патику! Да он охотно руку бы дал отсечь, лишь бы не казаться сметным. Не разобрал, что велел ему судья, остался стоять, а маленькие круглые глазенки загорелись от злости желто-зелеными бусинками. Ростом Кирпидин и впрямь не выше скалки, всю жизнь на его долю достаются одни тычки да ухмылки. Но чем больше пыжится, из себя выходит, тем смешнее выглядит. Может, когда на жену бросается с ремнем, и та хохочет-заливается?..

Бывает, идет по улице, а за ним орава пацанов мал мала меньше, босых, заросших, чумазых. Пылят следом, будто за медведем на ярмарке, глазеют, как он вышагивает. Ходит Кирпидин на своих коротеньких ножках вперевалку, как откормленная уточка, быстро-быстро отбрасывая ноги в стороны, словно ботинки у него на пять размеров больше.

— Во, неня Скридонаш! — выкрикнет кто-нибудь из малышни.

Тот знай семенит себе дальше, не обращая внимания, и тогда другой снова окликнет:

— Эй, неня Скридонаш, далеко собрался? Смотри, туфли не на ту ногу надел!

Этот постарше и понахальнее, знает — если что, удерет. Уже и отец не может его догнать, чтобы выдрать, а коротышка и подавно. Патику остановится: неужто спросонья ботинки перепутал? Да нет, зашнурованы и по-армейски начищены, правый на правой, левый на левой. Тогда он быстро зыркал по сторонам — не слыхал ли кто, как его разыграли?

— Ах вы чучела огородные, вот вам дядька задаст!

Быстро-быстро топал, будто схватит сейчас за ухо. Те — врассыпную, кто в бурьян, кто в канаву или за кусты молодой акации, словно козлята. И оттуда, из прикрытия, на все голоса орали дразнилку:

— Коротышка-пуп с усами, ухватил глиста клещами!..

«Лимбрику», то есть «Глистом», прозвали Филимона, соседа и посаженого отца Скридона, долговязого, тощего мужика, мямлю, каких поискать. Он приходился Тасии родней, правда, седьмая вода на киселе, но когда венчал молодых перед амвоном, стал по христианскому обычаю их «родичем» еще раз. А к Скридону прозвище «Кирпидин» — «Клещ» прилипло после того, как женился, точнее сказать, «вышел замуж», потому что сразу после свадьбы переехал в дом к жене, в село Леурда.