Пастораль с лебедем

— Так я сижу, чего надо? — отвечал Спиридон.

— Встаньте, подсудимый, когда с вами говорит прокурор!

— Да я стою, граждане товарищи, разуйте глаза!

— Выйдите из-за парты, вас не видно.

И он выходил, неуклюжий коротыш, стоял перед залом, смешной, кудлатый замухрышка, и в тот же апрельский вечер сорок восьмого отправили его в места отдаленные на четыре с половиной года на перевоспитание. Ему, Кирпидину, перевоспитываться — за то, что жена кормила рябой курочкой агента по заготовкам, пока Скридон бороновал кукурузу в долине Хэрмэсэроая!

Он тогда и не понял сразу, к чему дело клонится. Встал из-за стола какой-то хмырь-умник и давай защищать его от прокуроровых нападок.

— Послушай, кто это? — тихонько спросил он милиционера.

После перерыва по случаю «малой нужды» подсудимого в зале по-прежнему яблоку негде было упасть. А Скридон, протолкавшись на улицу с милиционером за спиной, ничего иного не сделал, как выпустил из утробы распиравший изнутри дурной воздух. Если закипала в нем слепая, бессильная ярость, не мог с собой совладать, как в юности на хоре, получив щелчок по носу от дурнушки: «Пошел вон, урод!» Пожаловался даже молодому сержантику:

— Думаешь, я нарочно? Ей-богу, как разозлюсь, начинают кишки марш играть. Хорошо хоть дали выйти… а то бы при всем честном народе…

После перерыва взял слово адвокат.

— Что это за мужик? — полюбопытствовал Скридон у сержанта как у человека, посвященного в интимные слабости подсудимого.

— Помалкивай! — шепнул сержантик. — Это адвокат, защищать тебя приехал.

— А кто его просил?!

— Порядок такой, тс-с-с!

Патику забеспокоился, заерзал на парте, опять стал тянуть руку, как школьник.

— Сиди тихо, хуже будет! — отрезал милиционер.

Тем временем адвокат закруглил вступительную часть и перешел к главному:

— …вот почему я счел необходимым процитировать здесь, на открытом судебном процессе, уважаемый товарищ судья и товарищ прокурор и уважаемые товарищи присутствующие, повторяю, вот почему прошу позволения зачитать отрывок из свода местных законов, именуемого «Правила», которые в середине семнадцатого века были собраны и упорядочены впервые нашим господарем Василием Лупу и изданы в 1641 году в церкви Трех святителей города Яссы, в типографии, присланной ему Петром Могилой из великого города Киева, где сказано нижеследующее…

Голос его становился все тише и тише: адвокат рылся в кипе бумаг на столе и никак не мог отыскать нужного листка с цитатой. Глядя с укоризной поверх очков, сказал:

— Если позволите, зачитаю по памяти. Итак, о чем гласит интересующий нас параграф? — Торжественно, нараспев он произнес: — «И оная жена, коя уличена в прелюбодействе, нагая да будет посажена на осляти и выставлена на позорище пред лицом сограждан своих и на сем животном пущена по дороге, ибо была она дана мужу своему, как сказано в святом писании господа нашего Иисуса Христа, супругой до скончания дней, подругой и опорой в трудах его и в тяготах земной юдоли, а не полюбовницей, греховным сосудом похоти. Таково суть учение и закон пращуров наших, и дабы неповадно было впредь прелюбы творити, повелеваю — быть посему!»

Он снял очки с кончика носа — забыл, что нет в них нужды, когда читаешь наизусть, — тут же водрузил обратно и склонился над обвинительным заключением.

— Итак, я обращаюсь к потерпевшей… Видите ли, уважаемая, ваш муж Патику вообразил себе… точнее, ему показалось, что мы живем в те далекие времена, когда провинившуюся супругу в порядке наказания катали верхом на осле…

Громовой хохот зала заглушил последние слова адвоката. Ах, учинить бы вместо клубного сидения суд и расправу на старинный манер! Раздобыть осла, скинуть одежонку с тощей, плоской, как доска, Тасии, взгромоздить ее на ослиную хребтину и пустить по дороге, как повелел непреклонный господарь Лупу.

Куролапый Патику, с хворостиной в руке ухватит осла под уздцы и затопает по улице крошечными шажками. Копна нечесаных волос цвета конопли давно уж ни расчески не слушается, ни пятерни — ну да не красоваться вышел Скридон! Кругленькие выцветшие глазки рассерженного хорька так и шныряют по сторонам: много ли народу набежало на супружницу поглазеть?

Вот семенит он в замызганной фуфайке, подвязавшись бечевкой, в перепачканных глиной ботинках не по ноге, по-клоунски невозмутимо поигрывает палкой, отмахивается от собак, лающих из подворотен, отгоняет кривляк-мальчишек, а заодно и пустомель, что над ним, мужем, потешаются. Позади трюхает маленький ослик, на нем желтой восковой свечой восседает Анастасия, неверная жена, ветер треплет ее жиденькие космы, а следом прыгает, мычит, улюлюкает и беснуется толпа земляков, готовых забросать желтую свечу каменьями. Дирижерской палочкой торчит ослиный хвостик, дергается из стороны в сторону, словно мух отгоняет или оводов…

Что же осталось здесь от святого писания, от благих наставлений праотцев: «Смотрите на жен ваших, как на свое поле, желая собрать плоды, которые останутся при вас?»

Не выдержал баде Скридон, выскочил из-за парты и крикнул: