Пастушок

– Вы все – его родственники? – устало спросила врач, пощупав Серёжке пульс и поговорив с Женькой, которая не вставала с кресла.

– Соседи, – ответил Дмитрий Романович, – что вы нам скажете, доктор?

– Какие тут разговоры? Реанимация.

К водителю за носилками пошли Алик и Гавриил Петрович. Гиви сказал, что идти не сможет. Он уж давно сидел на полу, спиной прислонившись к шкафу, и смотрел прямо перед собой. Мальчишка в зелёной форме спросил, как он себя чувствует. В ответ были три кратких слова:

– Я не умру.

Галина Васильевна со слезами благословила Серёжку. Когда больного начали перекладывать на носилки, его глаза прояснились, и он вдруг что-то сказал. Но никто не понял его короткую реплику, кроме Грома. Гром запищал, потом начал лаять. Когда таджик и спившийся бригадир понесли носилки к дверям, он очень хотел бежать за Серёжкой. Ирка взяла маленького пса на руки. Повезли Серёжку в Центральную областную больницу, в инфекционное отделение. С ним поехали Ленка Смирнова, которой дали в дорогу пластиковую бутылку воды, и её дочь Юля. Грома забрал к себе Керниковский.

Глава двенадцатая

Утром Дмитрий Романович, даже не попив кофейку, отправился на работу, а Валентина Егоровна и Галина Васильевна пошли в церковь. Женька, которая до пяти часов мыла голову, встала в десять и разбудила Ирку. Они позавтракали в молчании. После кофе Ирка курила, взяв сигарету у Гавриила Петровича. Когда он выходил из дома, она его позвала, распахнув окно. К её наглому лицу с материнской нежностью прикоснулось солнце, всплывавшее над домами и заводскими трубами.

– Я такие только курю, – сказал бригадир, протянув открытую пачку «Примы», – ты не закашляешь? Ко мне Алик на днях приходил за куревом – чуть не сдох! А ты девка нежная, вон как шпаришь на пианине! Всё-таки правильно нам твердят из каждого утюга: курение убивает!

– Из каждого утюга, – усмехнулась Женька. Её это позабавило. Ирка, с нетерпеливой гримасой просунув руку между прутками решётки, взяла одну сигарету.

– Слушай, Петрович! Я хоть и нежная, но помру не от сигарет. Меня нетрудно убить только одной штукой. Знаешь, какой?

– Какой?

– Утюгом.

Захлопнув окно, под которым бегал рыжий котёнок, Ирка воспламенила газ, прикурила и поглядела на Женьку. Та, разложив на столе, поверх хлебных крошек, блокнотный лист, на который её сестра выписала девять проклятых нот, с ослиной пытливостью и раздутым от напряжения носом на них таращилась и вполголоса пропевала:

– Ми, ре, соль, до, ми, ре, до, ля, соль!

Затем она повторила все эти ноты, но по-иному, слегка видоизменяя мелодию, а потом – ещё и ещё. Когда эта поросятина стала уже звучать по пятому разу, Ирка не выдержала.

– Ты дура?

– Я ничего не могу понять, – простонала Женька, жалобно вскинув большие кукольные глаза, готовые источить два потока слёз, – как тут разобраться? Это какой-то трэш!

– Это и есть трэш! С чем ты собралась разбираться? Бессмысленный набор нот!

– Не может он быть бессмысленным! Для чего эти упыри его постоянно долбят и долбят? Он не бессмысленный! Я пытаюсь что-то понять, читая все эти ноты по буквам и как-нибудь разделяя название каждой ноты! Или каких-нибудь нот. Вдруг что-то получится?

– А зачем тогда ты поёшь?

Женька не ответила. Раздув нос ещё шире, она опять упёрлась в листок, но уже беззвучно. Ирка курила. Да, сигарета была кошмарная, но погано было и на душе. И очень хотелось, чтоб вместо солнца и ветерка, который тянул из форточки, и мяуканья под окном котёнка был ураган и скандал. Ох, она бы сейчас тут всех размазала по стене! Будто угадав её мысли, Женька внезапно опять подняла глаза.

– Ирка, Ирка, слушай! Все эти ноты звучали неодинаково, с разной длительностью! А я в длительностях не шарю. Пожалуйста, укажи над нотами их размеры!

– Что указать? – прищурилась Ирка, с кровью оторванная от светлых и нежных грёз.

– Ирка, не тупи! Возьми карандашик и нарисуй над каждой из нот значок, как она звучала. Например, ми – целая нота, ре – половинчатая, соль – четверть. Ну, и так далее. Ведь в повторах длительность нот сохранялась?

– Да, сохранялась. Но не было там четвертей, восьмушек, шестнадцатых и тридцать вторых. Были только целые ноты и половинчатые.

– Тем лучше! Пожалуйста, нарисуй.

– О, я не могу уже находиться в этом дурдоме!

Бросив окурок в мусорное ведро и взяв карандаш, Ирка раздражённо сделала то, что её жалкое подобие, окончательно спятившее с ума, от неё хотело. Женька осталась очень довольна. Только одним глазком взглянув на листок с хвостатыми и простыми кружками над каждой нотой, она сложила его, убрала в карман пиджака и бодро вскочила.

– Пошли к Маринке!

– Ох, твою мать! Я сейчас повешусь! Когда ты на хрен провалишься?

Ирке нужно было ещё одеться. Но она сделала это быстро. Вышли. Пока старшая сестра запирала дверь, младшая звонила в соседнюю. За ней радостно лаял Гром. Маринка не открывала долго – видимо, добиралась из дальней комнаты. Гром визжал и царапал дверь изнутри. Когда дверь открылась, он встретил двух визитёрш вполне дружелюбно, но без особенного восторга.