Пастушок

Функции виночерпия взял на себя двадцатитрёхлетний Руслан. Он частил. По одной рюмашке выпили только Женька и Алик. И они оба молчали, в сильном отличии от других. Но если для Алика это было вполне нормально, то поведение Женьки Ирку насторожило. Когда старшая сестра потрогала младшей голову, Валентина Егоровна тоже сильно обеспокоилась и велела Оле бежать за градусником, тонометром, глюкометром и аптечкой, чтобы откачивать Женьку. Оля ушла, да и не вернулась. За ней отправили Юлю. Та тоже сгинула. Две сестры очень хорошо относились к Женьке и не хотели делать ей гадость. Минут через сорок пять на их поиски устремилась сама Валентина Егоровна – и, что самое интересное, с невозвратом. Как потом выяснилось, две девочки с целью удружить Женьке сказали, что их тошнит, и бабушка плотно занялась ими.

Без Валентины Егоровны разговоры стали смелее, и Гиви всё-таки смог навязать очередной тост. И все, как ни странно, очень внимательно его слушали, потому что тост был с крепким душком здоровой эротики. Под такую славную речь грех было не выпить и Женьке с Аликом. Одним словом, первая репетиция предстоящих поминок пошла на лад. Часов около одиннадцати пришли Гавриил Петрович и Роза Викторовна. По всей видимости, они, уже второй день не бравшие в рот спиртного, всё же решили закрыть глаза на некоторую сомнительность повода для застолья. И что же они увидели? Женька, стоя на стуле и раздув щёки, трубила на саксофоне что-то похожее на предсмертный вопль дикой кошки. Ирка с таким же остервенением измывалась над дребезжащей гитарой. Гиви, Алик и Гром, который сожрал штук сорок пельменей, спали в обнимку близ холодильника. Андрианова драла за волосы Захарову. Та визжала и отбивалась. Ленка Смирнова уже не плакала, а ржала. И над чем? Над тем, как её Руслан взасос целовал Маринку, хотя он делал это неплохо. При всём при этом некоторое количество водки ещё осталось, чем пожилая супружеская пара не преминула воспользоваться.

Ещё через полчаса Ирка начала уже потихоньку всех выставлять. Точнее, не потихоньку, а очень даже активно. Возникли сложности с Андриановой, потому что она была девка весьма здоровая и дурная. Пришлось звать на помощь Женьку.

– Как вам не стыдно? – ныла несчастная Андрианова, когда ей заломили руки назад, согнув её в три погибели, и в таком положении повели к распахнутой двери, – я вам не лошадь, чтобы мне руки выкручивать!

– Лошадь, лошадь! – взвизгивала Захарова, идя сзади и скалкой больно лупя обидчицу по широкой, упругой попе, – из тебя выйдет отличная лошадиная отбивная! Золотов позавидует!

Вскоре ей пришлось пожалеть о сказанном и содеянном, потому что на лестничную площадку Ирка и Женька вышвырнули обеих, и руки у Андриановой оказались опять свободными. Скалку Женька отобрала, Но много ли было бы от неё Захаровой проку? Впрочем, последняя ухитрилась каким-то образом выскочить из подъезда. Судя по отдалённости новых воплей, она была настигнута Андриановой где-то в центре Павловского Посада.

С чуть меньшей грубостью две сестры спровадили и всех прочих – кроме Смирновой, которая очень мирно улеглась спать на диван вплотную к стене, Маринки и Грома. Гром был трезвёхонек, а Маринка вела себя хорошо. Её прикатили в комнату, дали ей расстроенную гитару и попросили играть что-нибудь печальное, гармонирующее с дождём, который шуршал за окнами. Покрутив колки, Маринка стала играть «Шербурские зонтики». Гром устроился на ночлег в прихожей, а две сестры легли на диван около Смирновой, чтоб отдохнуть. Они не могли не признать, что музыка, исполняемая Маринкой, жалобное сопение Ленки и первый весенний дождь – прямо одно целое.

– Да, одно, – пробубнила Женька, зевая, – классно играешь! И это неудивительно – ведь с тобой занималась Ирка, которую обучала я.

– Бесконечно жаль, что я не имею сил, достаточных для того, чтобы расхерачить кое-кому тупое, пьяное рыло за лживое хвастовство, – промямлила Ирка, сонно прищуривая глаза, – и что-то рояль за стеной пока не слыхать! Быть может, он вовсе сегодня не зазвучит?

– Да куда он денется! – дружелюбно махнула Женька рукой, – сейчас ещё нет полуночи.

– Это точно? – осведомилась Маринка, опять играя вступление.

– Я тебе говорю!

Упор был на слово «я». Ирка возмутилась:

– Кто это – я? Толстой? Достоевский? Ницше? Чей это писк звучит безапелляционнее книги пророка Иезекииля? Кто вы? Представьтесь!

– Наполеон, – представилась Женька. Этот ответ почему-то Ирку смутил, и она заткнулась. Смирнова во сне заплакала. Второй раз исполнив произведение и взглянув на часы, Маринка стала играть арпеджио на простых аккордах. Дождик шумел, скользил по стеклу.

– На кухне такой свинарник, – вздохнула Женька, закрыв и открыв глаза, – надо бы нам встать, навести порядок! А, Ирка?

– Завтра.

– Давай сейчас!

– Женька, отвяжись! У меня нет сил. Что с тобой случилось? Ты ведь была такая свинья, что тебе в деревне даже не дали грузить коровий навоз, чтоб ты его не испачкала!

– Да, но я теперь фельдшер. А фельдшер – это даже больше, чем врач!

Маринка от удивления прервала игру.

– То есть как?