Патефон [СИ]

Рей мотает головой и показывает на очередь, и Финн все понимает. Языка жестов он не знает, но иногда бывает достаточно и самых простых, а если ей нужно сказать что-то сложнее, она пишет ему на бумаге.

Он достает книгу и показывает ей обложку.

— Читала?

Рей смотрит на имя автора и на название, и снова мотает головой.

— Классика, — Финн вздыхает и открывает книгу на закладке.

Наконец-то этот день заканчивается. Хлеб весь разбирают, и поток посетителей иссякает, кухня пустеет, Роуз целует ее на прощанье и торопится на автобусную остановку. Только Финн еще сидит за пустым уже столом, не уставая перелистывать страницы.

Он оглядывается, когда Рей гасит часть освещения над прилавком.

— А? Уже закрываетесь?

Она утвердительно кивает, снимая с себя передник. Ноги так и гудят, да и спина просит пощады. Сейчас бы поторопиться к себе домой, пройтись сначала по уличным лоткам, а потом окунуться в уют родной мансарды, греясь теплом, едой и…

Нет.

Рей останавливается. Ей совсем не хочется домой. Она не будет сегодня сидеть у окна, ставя пластинки своему соседу по крыше, которого с таким сладким томлением в сердце ждала каждый раз все эти дни. А значит, ее ждет печальный, одинокий вечер, и чем позже она придет домой, тем лучше. Можно будет сразу лечь спать и забыться сном.

Она вспоминает о том, что было позабыто ею под прилавком. Рука извлекает на свет рукопись По. Было совсем не по-дружески согласиться прочесть ее, а потом так и забросить. Но все ее мысли были заняты… Беном.

Имя, произнесенное в мыслях, опаляет ее щеки румянцем. Но губы больше не складываются в улыбку, скорее, напротив, их уголки ползут вниз, когда память невольно подсовывает ей воспоминания о неудавшемся знакомстве. Эту смесь из удивления и разочарования она хорошо уже выучила.

Нет, не всегда все складывалось так неудачно. Некоторые парни были не против ее молчания, кому-то это даже нравилось. Но в конечном счете они оказывались куда более бесчестными, чем те, что разворачивались и уходили сразу, оберегая ее тем самым от еще большей боли и разочарования.

Рей усаживается за соседний с Финном стол и кладет рукопись перед собой. В сумке она находит огрызок карандаша — сгодится, если ей вдруг захочется оставить пометку на полях.

Финн, засобиравшийся было, когда она погасила лишний свет, неуверенно смотрит на нее. Книга все еще зажата в его руках.

— А остаться можно? Я болтать не буду.

Рей поднимает к нему слезящиеся глаза и энергично кивает. Это хорошо, что она не будет сидеть тут в одиночестве.

Парень долго смотрит ей в глаза, словно размышляет над ее состоянием, но все же садится на прежнее место и молча открывает книгу; Рей — рукопись По.

Их мысли уносятся прочь друг от друга и от этого места. Кафе и улица снаружи, вместе со своими кленами, каштанами и фонарями, пешеходами и лавочниками, и шумом проносящихся мимо машин, растворяются в вечерней осенней хмари, в стелющемся по закоулкам тумане.

Все исчезает.

— Хочешь поговорить? — спрашивает спустя минуту или целый час Финн.

Но Рей не отвечает.

Ночь

Мир застыл в невесомости: легкость дыхания и ощущение снизошедшего на землю предсмертного покоя. Будто на острие иглы.

Среди прочих крон видны уже и те, чьи ветви почти полностью обнажены, и на самых тоненьких их них, невидимых в сумерках, еще покачиваются последние листья — будто подброшенные да так и застывшие в воздухе.

Побледневшее, посеревшее небо раскинулось над крышами. Где-то за ним солнце закатилось за горизонт, так и не прорезавшись за день ни единым лучом сквозь безбрежную бесцветную пелену. Не было ни прощального костра над облаками, ни холодного пурпура, вытравляемого синевой. Просто мир начал медленно выцветать.

Так Рей догадалась, что солнце село.

Она закрывает не только окно, но и ставни. Ее вечерним и утренним «концертам» пришел конец. И она искренне верит в то, что это из-за подступающих все ближе холодов. Что дело совсем не в том, что после того как она устраивала их не только для себя, слушать музыку в одиночестве грустно и глупо. Ведь пока она вспоминает этого… Бена, все очарование момента будет неминуемо разрушаться.

Патефон покоится на тумбе в глубине комнаты, закрытый и притихший — как сундук с сокровищами или ящик Пандоры, — и упрекает ее своим молчанием. «Как ты могла позволить одной неудаче заставить меня замолчать? Как так легко сдалась перед лицом невзгод? Ведь я всегда пел, даже когда ты плакала?»

Но она не плачет. Ей просто не хочется улыбаться.

Рей собирается развеять это наваждение. Ей нужно тепло!

Она включает обогреватели на полную мощность. Наверное, ей придется об этом пожалеть, когда придет счет за квартиру. Но сейчас ей нужно все тепло, на которое она может рассчитывать.

Ее ждет поздний ужин, и Рей варит себе к нему глинтвейн.

Патефон она тоже приглашает присоединиться — несет его на кухню и водружает на сервант. Запись на пластинке уж больно старая и звучит тихо, но это и неплохо.

Все горячее, и дымится на столе. От тарелки с тушеными овощами валит пар, над стаканом с красным напитком он вьется.