Патриарх Никон

С нетерпением царь ожидал возвращения Долгорукова и Матвеева, чтобы узнать подробности отъезда Никона, — тем более, что ему передали прежде возвратившиеся к нему из Собора Стрешнев, Алмаз и митрополит Павел о пророчестве патриарха по случаю кометы. Религиозный Алексей Михайлович хотел знать, дал ли ему благословение Никон и возвратил ли он посох митрополита Петра.

Князь Долгоруков сообщил ему последние слова Никона, т.е., что он приехал по извещению и, что если не от царя смута, то Бог его простит, и что посох он взял с собою.

Исчезновение из Успенского собора посоха митрополита Петра, на который народ глядел как на святыню, не осталось бы в секрете, и царю вообразилось, как только Москва проснётся, то это сделается тотчас известным и поведёт Бог знает к чему.

Митрополит Павел, архимандрит чудовский, его приверженец Иоаким, Стрешнев и Алмаз взялись догонять Никона и отнять у него посох.

   — Только без насилия, — присовокупил государь.

Им тотчас дали царских лошадей, конвой рейтаров и они помчались к «Новому Иерусалиму».

Раздосадован был Алексей Михайлович всею этой пустозвонною передрягою.

Зашёл он поэтому к Татьяне Михайловне объясниться с нею и душу отвести.

Царевна как будто ожидала его: она встретила его одетая, но сильно встревоженная. Глаза её были заплаканы, щёки горели.

   — Ну, что, братец? — воскликнула она, увидев его.

   — Всё пропало, — вздохнул Алексей Михайлович, опускаясь на стул.

   — Не пугай меня... Что случилось?.. Ведь патриарх здесь... в Успенском... служит...

   — Нет... уехал...

   — Как уехал?

   — Смирился и уехал... вернулся в «Новый Иерусалим»... Не ожидал я этого; ему нужно было настоять на своём: велеть звонить, созвать народ и ехать потом в патриаршие палаты...

   — А он смирился пред боярами и уехал?..

   — Уехал, — простонал государь, — и что я буду делать без него? Снова я одинок, не с кем посоветоваться, не с кем переговорить по сердцу... Не соправителя они лишили меня, не сотрудника, а собинного друга — друга, который печаль мою утолят, который мужество мне вселял... А здесь война, бесконечная война, всюду голод... а тут боярские порядки и расправы губят тысячи людей, — всюду плачь, уныние... Боже, Боже, неужели ты не пособишь мне?..

   — Отчего же, братец, ты не вызовешь прямо к себе патриарха! зачем слушаться бояр?..

   — Слушай, от тебя я не имею тайн, и ты, наверно, поймёшь мою кажущуюся нерешительность... Едва Никон удалился, бояре захватили всю власть в свои руки, и захватили её так ловко, что и я сам того не заметил. Стали они сначала выпрашивать поместья и забрали что ни на есть лучшие земли даже в Малой и Белой Руси. Теперь есть между ними такие, что богаче меня, хотя бы и Морозовы: по двести пятьдесят тысяч оброку имеют... А с богатством приходит и сила... Доносили мне, что сносится с боярами и Ян Казимир, и король свейский, — оба хотят царствовать на Москве... Я и боюсь измены... Помнят же ещё теперь москвичи, да и многие на Руси, что крест Владиславу целовали... А тут на беду Алёшенька, хотя мальчик умненький, да хиленький, a Фёдорушка ещё мал. Боюсь, коли будет измена, аль я умру, то не минёт мой дом участи Годуновых... Вот чего я боюсь, Танюшка, вот что сердце мне надрывает... а тут святейший вздумал смиряться... Того же забыл он, что патриархи восточные на пути уж, и коли они приедут на Москву, то дело Никона погибнет: заедят его на соборе и святители, и бояре.

   — Боже, Боже, велела же я Зюзину писать толково да от имени Матвеева и Нащокина, — сорвалось с языка Татьяны Михайловны.

   — Так это ты оповестила его?..

   — Да кто же, окромя меня?.. Знаю я все твои думы, всё твоё сердце, все твои тайны, братец, — кому же и писать, как не мне?

   — Но погубила ты, сестрица, Зюзина.

   — Как?

   — Да так... Патриарх объявил боярам, что он приехал по его извещению, что он отдаст им письмо.

   — Боже... Господи... Неужели он это сделает?.. Никон в монастыре совсем с ума спятил: вместо того, чтобы идти по письму, он Зюзина выдаёт... Не верю.

   — Но хуже всего, — вздохнул государь, — что бояре будут пытать Зюзина, и тот выдаст тебя.

   — Пущай, пущай... я бы хотела... пущай... Тогда, братец, вызови Никона и сам посади его снова на престол.

   — Сестрица, да возможно ли это? Да знаешь ли ты, что в тот же день измена ждёт нас и на Москве, и на Руси...

   — Не боюсь я измены... Я тогда сама поеду за Никоном... привезу его к Успению... ударим в колокол... соберётся народ... и я, первая, сама пойду на бояр, и горе им: пламя охватит их жиль... Разорим мы их вороньи гнезда и выжжем даже место, чтобы следа не осталось...

   — Таня, Таня, что ты сделала! — зарыдал Алексей Михайлович.

   — Это ты малодушен, братец... а Никон с крестом животворящим в руке сильнее всех твоих бояр, всей твоей рати... С крестом мы будем сражаться против крамолы и поборем врагов. Что сделано, то сделано и не возвратишь. Теперь так: коли Никон выдаст письмо боярам и Зюзин на пытке выдаст меня, ты тотчас, братец, оповести меня... Я соберу друзей, и мы поедем за Никоном, — тогда, уж прости, — всё сделает Никон.

   — Дай, Боже, тебе успеха... Я и ума не приложу... голова идёт кругом... Пойду помолюсь.