Патриархат заработной платы. Заметки о Марксе, гендере и феминизме

«Виноваты ли женщины?» – заглавие симпозиума о разводах, опубликованного North American Review в 1889 году, было типичным для этого времени примером атаки на женщин. Женщин обвиняли в жадности и эгоизме, в том, что они слишком многого ждут от брака, что у них слабое чувство ответственности, что они ставят общее благополучие ниже своего узкого личного интереса. Даже когда они не подавали на развод, они продолжали свою повседневную борьбу с домашним и сексуальным трудом, которая часто принимала форму болезни и десексуализации. Еще в 1854 году Мэри Николс, американский врач и сторонница семейной реформы, написала:

Лишь один ребенок из десяти был желанным… Огромное число женщин в цивилизованных странах не знакомы ни с сексуальной, ни с материнской страстью. Все женщины хотят любви и поддержки. Но они не хотят вынашивать детей или становиться шлюхами, чтобы эту поддержку получить. В браке, существующем сегодня, инстинктивный настрой против вынашивания детей и любовных объятий практически так же распространен, как любовь к детям, появляющаяся, когда они родились. Уничтожение материнского и сексуального инстинкта в женщине – факт ужасный и патологический[273].

Женщины пользовались предлогом слабости, хрупкости и неожиданной болезни (мигрени, головокружения, истерии), чтобы уклониться от супружеских обязанностей и опасности нежеланной беременности. То, что это, строго говоря, были не «болезни», а формы сопротивления домашнему и сексуальному труду, доказывалось не только повсеместностью этого феномена, но также жалобами мужей и проповедями врачей. Вот как один американский врач, миссис Р. Б. Глисон, описала диалектику болезни и отказа, с точек зрения одновременно мужчины и женщины, в семье среднего класса начала века:

Жена: Мне вообще не следовало выходить замуж, поскольку жизнь моя – сплошные мучения. Я одна могла бы перенести их, однако мысль о том, что я из года в год становлюсь матерью тех, кто должны приобщиться к моим бедам и упрочить их, настолько меня угнетает, что я, считай, не в себе.

Врач: Внимательный муж может позаботиться о своей прекрасной, но хрупкой избраннице; он готов… с любовью ухаживать за юной женой, когда та постоянно болеет и преждевременно стареет; однако у него нет помощницы – не с кем поделить радости жизни и некому облегчить его тяготы. Некоторые больные женщины становятся эгоистичными и забывают о том, что в таком партнерстве другие тоже страдают, когда страдают они. У каждого настоящего мужа, если у него больная жена, остается лишь половина жизни.

Муж: Может она когда-нибудь не болеть?[274]

Если женщины и не болели, они могли стать фригидными или же, словами Мэри Николс, «приобретали апатичность, отвращает их от какого-либо материального союза»[275]. В контексте сексуальной дисциплины, которая отказывала женщинам, особенно из среднего класса, в контроле над собственной сексуальной жизнью, фригидность и распространение физических болей стали эффективными формами отказа, которые можно было маскировать в качестве более надежной целомудренности, то есть как избыток добродетели, который позволял женщинам побить противников их же картами и представить себя в качестве истинных защитниц сексуальной морали. Таким образом, викторианские женщины из среднего класса могли отказываться от своих сексуальных обязанностей чаще, чем их внучки. После десятилетий отказа женщин от сексуального труда психологи, социологи и другие эксперты опомнились и сегодня уже не желают сдаваться. На самом деле, сегодня развернута целая кампания, которая во всем винит «фригидную женщину», в том числе и в том, что она не освободилась.