— Понравилось — не то слово, — ответил Патрик с самой обворожительной улыбкой. — Я в полном восторге. — Он отмахнулся от счета и тут же воскликнул: — Я кое-что забыл в номере. — Он повернулся к портье. — Не могли бы вы принести мне ящичек, который стоит на телевизоре? Желательно вместе с бумажным пакетом.
Как мог он забыть ящичек? Нет надобности обращаться в Вену за толкованием. Что бы они делали в Корнуолле, в угрюмом устье реки, где отец просил развеять его прах? Пришлось бы за взятку добывать пепел в местном крематории.
Портье вернулся через десять минут. Патрик затушил сигарету и взял пакет. Они вместе с портье двинулись к вращающейся двери.
— Молодая особа спросила, куда вы ушли, — сказал портье.
— И что вы ответили?
— Что вы едете в аэропорт.
— А что она сказала?
— Мне не хотелось бы повторять, сэр, — почтительно ответил портье.
Ну вот и все, подумал Патрик, выходя через вращающуюся дверь. Вырубить, сжечь, жить дальше. В пульсирующий свет, под более просторное бледное небо, со зрачками, высверленными, как у римских статуй.
На другой стороне улицы стоял мужчина с ампутированной у запястья левой рукой, на культе было покраснение там, где кость выдавалась сильнее всего. Четырехдневная щетина, мрачное лицо, желтые очки, горький изгиб губ, грязные волосы, забрызганный плащ. Культя непроизвольно подергивалась. Курильщик. Ненавистник жизни.
Впрочем, была и существенная разница. Патрик сунул купюры девушке и портье. Таксист открыл дверцу. Патрик залез в машину, распластался на черном кожаном сиденье и притворился спящим.
Робкая надежда
Посвящается
моей матери и моей сестре
Когда Патрик проснулся, он помнил, что ему снился сон, только вот о чем? С хорошо знакомым саднящим чувством он пытался восстановить то, что миг назад ускользнуло за грань сознания, оставив пустоту характерной формы. Так, если на улице вихрем кружатся старые газеты, значит здесь недавно промчалась машина.
Туманные обрывки сна, действие которого как будто происходило на берегу озера, мешались с постановкой «Меры за меру»{109}
, которую Патрик накануне смотрел с Джонни Холлом. В качестве антуража режиссер избрал автобусный парк, но даже это не смягчило шока от того, сколько раз за один вечер повторили слово «милосердие»{110}.«Возможно, корень всех моих бед в неправильной лексике», — подумал Патрик. Искра воодушевления помогла ему откинуть одеяло и поразмыслить о подъеме. Он вращался в кругу, где слово «благотворительность», точно красавица с ревнивым мужем на хвосте, неизменно сопровождалось словами «обед», «комитет» или «бал». На «сочувствие» ни у кого нет времени, а «снисходительность» (обязательно «недопустимая») часто фигурирует в сетованиях на короткие сроки заключения. Впрочем, Патрик знал, что его проблемы куда серьезнее.
Его истощила хроническая потребность быть сразу в двух местах: в своем теле и вне его, на кровати и на карнизе для штор, в шприце и в вене; один глаз под повязкой, а другой глазеет на повязку; стремиться к забытью, чтобы отринуть роль наблюдателя, а затем поневоле наблюдать, как забытье подступает, и придавать тьме форму; чураться любых усилий, но подрывать безволие неугомонностью; любить каламбуры, но не терпеть вируса двусмысленности; стремиться всегда дробить предложения пополам, нанизывая на ограничительное «но» и в то же время желая расправить свернутый, как у геккона, язык и с непоколебимой уверенностью поймать далекую муху; пытаться избегнуть саморазрушительной иронии и говорить откровенно, будучи неспособным вложить во фразу что-либо, кроме иронии.
«Не говоря уже о том, что сегодня вечером хочется быть сразу в двух местах, — думал Патрик, спуская ноги с кровати. — На вечеринке у Бриджит и не на вечеринке у Бриджит». А ужинать с людьми по фамилии Боссингтон-Лейн не хотелось категорически. Сейчас он позвонит Джонни и договорится поужинать с ним наедине. Патрик набрал номер, но тут же отсоединился, решив перезвонить после того, как заварит чай. Едва он повесил трубку, телефон зазвонил снова. Это Николас Пратт спешил отчитать его за неотвеченное приглашение в Читли.
— За приглашение на сегодняшний блистательный раут благодари не меня. Я твоему дорогому отцу обещал, что помогу тебе влиться в поток светской жизни.
— Я тону в этом потоке, — отозвался Патрик. — Да и приглашение в Читли вы застолбили, еще когда мне было пять и вы привезли Бриджит в Лакост. Даже тогда было ясно: в высший свет она пробьется всенепременно.
— Ты вел себя слишком отвратительно, чтоб заметить нечто столь важное, — парировал Николас. — Помню, однажды на Виктория-роуд ты сильно пнул меня в голень. Я хромал по коридору и прятал невыносимую боль, чтобы не расстраивать твою дражайшую матушку. Кстати, как она? В последнее время ее совсем не видно.
— Удивительно, правда? Она уверена, что в жизни есть вещи интереснее раутов.
— Она всегда казалась мне странноватой, — резонно заметил Николас.