Патриот

Чем старше я становился, тем меньше мог выносить Горбачёва. Но сейчас, в сорок четыре года, я отношусь к нему хорошо — хотя бы потому, что он оказался абсолютно не коррумпированным человеком. Этого отнять нельзя, и это совершенно уникальное явление. Каждый, имевший власть во время транзита от социализма к капитализму, хотел урвать побольше, и почти все успешно это сделали. Коммунистические руководители среднеазиатских республик СССР вообще стали частными собственниками целых стран, стремительно превратив их в тоталитарные государства. Министры прихватывали себе целые отрасли, которыми управляли. Директора предприятий хитроумными способами превращались в их владельцев. Шустрые комсомольцы, ещё вчера звонкими голосами клявшиеся отдать жизни за дело партии, использовали власть и связи для организации олигархического бизнеса.

А Горбачёв ушёл ни с чем. У него были совершенно колоссальные возможности для обогащения. Никто бы и внимания не обратил на пару огромных заводов, переведённых на офшоры в рамках создания «совместных предприятий». Он легко мог забрать себе советскую заграничную собственность. В конце концов, тупо распилить деньги партии, перекинув их на свои личные счета.

Ничего этого он не сделал. Можно сколько угодно рассуждать о том, что у него просто не было шанса, но факт остаётся фактом: он даже не пытался, потому что, с моей точки зрения, был человеком другого формата. Не алчным.

Да, Горбачёв доставал нас всех, бесконечно носясь со своими «разрядкой» и «разоружением», это была его личная глобальная пиар-кампания. Но он действительно снизил вероятность мировой ядерной войны почти до нуля, установив, как мне кажется, новый политический стандарт отношения к проблеме. В постгорбачёвском мире стало невозможно говорить о ядерном оружии вне контекста «сокращения», а разговоры об ограниченном применении — табу.

Он действительно выпустил политзаключённых. Долго юлил, но выпустил. А ведь это были его политзаключённые, которых посадил его КГБ, защищая его Коммунистическую партию. Их выпускал не человек вроде Вацлава Гавела — диссидента, гуманиста и драматурга, а тот, кто, согласно стенограмме политбюро, обсуждая возможность выезда академика Сахарова за границу и услышав, что этого добивается его жена Елена Боннэр, отпускал ремарки вроде: «Вот, товарищи, что значит мировой сионизм». Плоть от плоти системы. Тем не менее политзаключённых при нём не стало.

Даже на его фирменную нерешительность я смотрю сегодня немного иначе. Если бы он был решительный, куда бы он нас привёл уже тогда? Вполне вероятно, туда, куда привёл Китай реформатор Дэн Сяопин: на площадь Тяньаньмэнь, где были раздавлены танками и расстреляны тысячи людей.

Война в Афганистане — ещё одна большая часть моих детских воспоминаний. Хотя пропорционально в моей памяти она занимает место, несопоставимое с её ролью в судьбе страны. Наряду с Чернобылем и экономическим кризисом, ввод советских войск в Афганистан в 1979 году и последующая бессмысленная война длиной в десять лет, безусловно, стали могильщиками СССР. Для меня война проявлялась в первую очередь в виде звёздочек на подъездах. Звёздочки были парадного красного цвета, но никто, конечно, на свой подъезд такую не хотел. Рядом с ней всегда была надпись: «В этом подъезде жил такой-то, геройски погибший при выполнении интернационального долга в демократической республике Афганистан». Однажды у учительницы из нашей школы в Афганистане погиб сын. Слух об этом распространился моментально, и поначалу мы все, как положено, притихли соответственно моменту. Но дети есть дети: понятное дело, после первого урока мы уже орали на перемене и чем-то кидались. Тогда к нам вышла самая спокойная учительница. Никогда до этого не слышал, чтобы она повышала голос, но тут она на нас наорала, назвав «бессовестными».

Тем не менее мне казалось, что война где-то далеко и не имеет никакого отношения ни ко мне, ни к нашей семье. Не помню, чтобы её даже особенно обсуждали. Во-первых, видимо, потому что мне до призыва было далеко, а во-вторых, находясь внутри армии, имеешь какую-то иллюзию контроля.

Все матери и отцы детей призывного возраста в те годы тряслись от страха, что ребёнка призовут служить в Афганистан. В этой страшной лотерее участвовала вся страна. Ужас этот нарастал по мере того, как поступало всё больше «двухсотых» — так на военном жаргоне называли запаянные цинковые гробы, в которых возвращались тела погибших, «груз 200». В то время призывали в армию моего двоюродного брата, и я помню, как все родственники ужасно переживали, тем более что он, как и положено патриотично настроенному, но неблагоразумному молодому человеку, сам сказал в военкомате, что хочет попасть в Афганистан. Обошлось.