Патриот

Двухметровый потомок улыбнулся.

– Будущее – наступило, – уверенно сказал он.

«Ах ты, – подумал Знаев, – я и забыл, ему шестнадцать лет, в этом возрасте сейчас они ещё совсем дети, я таким теоретиком был в начальной школе…»

– Расскажи.

– Информация, – пояснил потомок довольно охотно. – Она переполняет мир. Она как воздух, люди ею дышат… Информация – это среда, мы живём в ней, как рыбы в воде… Понимаете?

– Давай на «ты».

– Хорошо, – потомок на глазах стал превращаться в юного мальчишку. – Вот, значит… В этой информационной среде, очень плотной, главной ценностью будет человеческое внимание! Это наш ресурс! Информации много, а каналы ввода те же самые, что и в каменном веке. В новом информационном обществе человек будет продавать своё внимание. Три минуты – выслушать песню. Десять минут – посмотреть новости…

– Ты крут, – искренне похвалил Знаев. – Ты действительно просчитал будущее.

– Вы… Ты тоже, – уважительно ответил потомок. – Ты предсказал войну.

– Это не так. Я не имел в виду конкретную войну.

– Я видел тебя по телевизору. Ты сказал, что знаешь, кто начал войну.

– Конечно, знаю, – сказал Знаев. – Войны начинают задроты. Сейчас – их время. Задроты правят миром.

Потомок поразмышлял немного и осторожно спросил:

– А ты – задрот?

– Был. Много лет.

– А я – задрот?

– Ты им станешь.

– А где они находятся? Те, которые правят миром?

– В столицах богатых стран. В военных аналитических центрах. Выученные в университетах теоретики, оторванные от реальности.

Потомок посмотрел на предка сверху вниз и снисходительно улыбнулся.

– Внешний враг, – сказал он. – Обязательное условие диктатуры.

– Господи, – сказал Знаев, – ты либерал, что ли?

– Я – за свободу, – значительно ответил потомок и снова оглянулся на свои вёдра, как будто именно там хранилась его свобода. – Но ты лучше расскажи про тех задротов.

И расчесал пятернёй вихры. И улыбнулся. Перспектива стать задротом его явно задела. Он, разумеется, никому и ничему не верил: настоящий потомственный Знайка, себе на уме, ни обмануть, ни запутать.

– А нечего рассказывать, – ответил Знаев-старший. – Сидят ребята в удобных кабинетах. Молодые парни, тридцатилетние. Умные. Тоже, как ты, уверены, что можно всё просчитать. Честные, добрые. Патриоты своих стран. Но для них намочить ноги – уже проблема. Они не видели ни войн, ни голода, ни кризисов. Они не стояли в очередях, им не задерживали зарплату, они ничего не знают про страны и государства, которые разваливают. Их главный аналитический инструмент – это глобус. Они тычут пальцем: давайте здесь устроим переворот, здесь революцию, здесь профинансируем, тут напугаем… Это называется «политика», это написано в учебниках, это нормально…

– Я понял, – сказал потомок, заметно разочарованный. – Но в свободном мире каждый делает, что хочет. Один свободен разрушать, другой свободен защищаться. Свобода – главное. Тут даже просчитывать нечего. Развиваться может только тот, кто свободен…

– Точняк, – сказал Знаев. – Ты прав. Но есть существенная оговорка. Вот жил однажды один парень. Постарше тебя. Тоже – по-своему задрот, мухи не обидел. Прочитал людям несколько лекций. Между прочим, бесплатно. За это его живьём гвоздями к деревяшке прибили и оставили умирать. Как думаешь, он был свободен? Нет. Он был гвоздями прибит, какая тут свобода? И ничего, обеспечил развитие для миллиардов людей на две тысячи лет вперёд…

Потомок хотел что-то возразить, но за стеклом возник-таки озабоченный менеджер в белой рубахе; требовательно постучал по прозрачной плоскости.

– Мне пора, – решительно сказал Знаев-младший. – Работать надо.

– Мой номер у тебя есть, – сказал Знаев-старший. – Надо нам собраться втроём. Поужинаем где-нибудь. Найдёшь время для своего отца?

– Найду.

– Иди, – распорядился Знаев-старший. – Работай.

Сын кивнул и ушёл торопливо.

«О чём говорили? – раздражённо подумал Знаев. – О, глупец. О свободе, о задротах, о будущем… Или, может, так и надо? Первый раз увидел сына – надо говорить о главном. О войне. О будущем. О свободе. Всё было правильно. И он назвал меня отцом! Он назвал меня отцом. А я не был ему отцом ни единого мгновения. Не менял ему памперсы, не провожал в школу, не водил по врачам, не покупал игрушек, не наказывал и не хвалил, не прятал под ёлку новогодние подарки. Я был от этого свободен. Но вот появляется он, любитель прикладной математики, сопливый либерал, – и во мне щёлкает тумблер, вроде бы давно заржавевший. И я, внезапный папаша, тут же забываю обо всех своих свободах – и бегу со всех ног, спешу увидеть, мечтаю понравиться, подбираю слова. Где моя свобода? Куда подевалась? Сейчас бы мне подумать о своей шкуре, об уголовном деле, а я думаю о мальчишке с пластиковыми вёдрами, который прожил шестнадцать лет без моего участия».

18

Горохов рассматривал его долго и внимательно. И даже сделал специальное врачебно-медицинское движение, как бы желая оттянуть своему боссу нижнее веко и изучить глазное яблоко.

– С тобой что-то не так, – сказал он.

– Невралгия, – ответил Знаев, беззаботно улыбаясь. – Ужасное обострение. Наелся таблеток. Голова дурная.

– Это плохо.