Патриот

Картины все обычно взрываются буйством красок, а фотографии чёрно-белые, пронзительные, где густой чёрный соседствует с пронзительным серым. Порядка на полу прибавилось, однако складывается впечатление, что бардак весь почти полностью перекочевал на стены.

— Мне они нравятся, — говорит Яно. — Не знаю почему. Когда смотрю на одну или другую, у меня в голове вдруг начинает складываться мозаика. Мысли упорядочиваются. Как будто — знаешь? — как будто они муравьи, которым бросили конфету. Мне это нравится. А тебе нет? Если тебя… как это? Напрягает, я могу снять.

— Мне всё равно, дружище. Мы договорились, что можем теперь делать здесь что хотим, верно? Без оглядки на то, что скажут другие. А я — я же не истеричная тётка, чтобы вредничать из-за каких-то картин, ага? Вот если бы ты слушал что-то подобное, я бы, пожалуй, выбросил тебя из окна…

Ислам из тех, кто не любит большие скопления народу в небольших пространствах, и жить в маленькой комнатке втроём — это конечно же кошмар. Но, быть может, из-за Натальи, может, из-за чего-то ещё, из-за решения, которое они все совместно приняли, из-за причастности к чему-то общему, когда переступаешь порог родной комнаты, тебя отпускает. Очень странное ощущение. Как будто вся нервотрёпка остаётся за закрытыми дверями. Снимаешь проблемы, волнения, как пальто, вешаешь у двери на крючок. Распихиваешь по карманам нервозность и ныряешь из беспокойного океана в родной тесный аквариум.

Даже время здесь идёт по-другому.

Да, Яно воспринял эту идею с огромным энтузиазмом, и часовой пояс в комнате теперь другой… У каждого — свой, и ни Ислам, ни Яно, ни Наташа не интересовались, как у соседей идут часы. Хасанов просто повытаскивал батарейки из всех своих часов. Настольные часы четвёртый день показывали восемь утра. Циферблат микроволновки показывал пустоту. Наташа, как он потом узнал, выставляла свои часы на первую пришедшую в голову смешную цифру. Например, 22:22. Или 12:34.

— Забавно, — говорит она. — Ставишь так один раз, и потом эти смешные цифры носятся за тобой, как угорелые. Встаёшь в 14:14, забрасываешь пельмени и засекаешь: 15:51. Спохватываешься в 16:16…

Жгут свет и болтают до того момента, пока кто-то не начинает клевать носом. После этого расходятся по постелям или утыкаются в книги. Или ныряют в интернет. Встают, когда встанется, не спеша, завтракают, и Ислам стал замечать, что встаёт практически вместе с солнцем. И ложится вскоре после его захода. С удивлением обнаружил, что почти не опаздывает на пары, хотя сидеть на них стало поистине скучным занятием. Единственной проблемой оставалась работа, но он договорился с Сонг, что она сама ему звонит за час до смены.

Спустя несколько дней они весело спорят, какой теперь день недели. Ислам предполагает среду, Наташа — пятницу и то, что назавтра не нужно будет идти на учёбу. Яно предложил ввести ещё и новый календарь, называть дни по каким-то особым приметам, например «День большого Снега» или «День, когда на ужин была слегка просроченная, но вкусная рыба, которую принёс с работы Ислам», и рисовать календарь на свободном месте на обоях. Но решили, что очень быстро в нём запутаются. Кроме того, таким образом не хватит никаких стен и придётся переходить на потолок…

— Мы словно бы в каменный век переселились, — говорит Наташа.

— Ты вроде не тоскуешь.

— Брось. Это весело. Знаешь, я всю жизнь слышу изречения наподобие «игра в жизнь», «нужно играть в жизнь», но только теперь я понимаю, что это такое. Знаешь, что самое смешное? Я слышала это от очень скучных людей. Барахтающихся в сетях правил и увязающих, увязающих, увязающих…

Так продолжается изо дня в день. Ислам пробирается по коридору, как кошка по карнизу, к своей двери. Старается, чтобы его никто не заметил, хотя понимает, как это глупо. И всё же охотников до него и до Яно стала тьма-тьмущая, и «Как дела?» стали спрашивать не с постными лицами, а с живейшим интересом.

Новенький ключ вращается в замке, и вот Ислам наконец-то дома. Над душой разбегаются тучи, Хасанов, прислонившись уже с этой стороны к двери, вырубает мобильник. Сегодня никто не должен позвонить, и больше никуда не надо.

Из комнаты доносятся знакомые голоса, открывается вид на знакомые нагромождения предметов. Тарелка в раковине, остатки лимонного чая в стакане. Несколько деревьев бонсай, которые Наташа утащила из упокоившегося с миром литературного клуба. На холодильнике горит свечка, всё вокруг закапано воском, и запах густой и свежий. Окно распахнуто, слышно, как пробираются через дождь, перекрикиваясь, словно стая перелётных птиц, сигналами машины. Эти двое сидят на кровати эстонца, между ними обогреватель, ноги укрыты одним пледом. Под стулом догорает ещё одна свечка, толстый огарок с чёрным черенком. Сидят и болтают, в стёклышках очков Яно танцуют огоньки свечей.

— О чём речь? — спрашивает Ислам. Рюкзак с хлюпающим звуком летит в угол, перчатки отправляются в мойку. Насквозь промокли.

Вот он и дома. Хасанов чувствует, как начинает слышать тепло онемевший на весенней непогоде нос.

— Иди сюда. Мне лень вставать, я так пригрелась.