Патриот

Ислам обнимается с Наташей. Как будто месяц не виделись. Но Наташа взяла такую манеру общения, и Исламу это нравится.

— Не замёрз? Если замёрз, закрой окно.

— Да не. Я лучше чаю попью.

Хасанов стягивает куртку, пристраивает её между другими двумя.

— Нашла себе умного человека, — говорит Наталья. — Вот ты, Хасанов, читал Сэлинджера?

— Школьную программу вспоминаете? А что, букварь, зелёная и третья уже были?

— Да ну тебя в пень. Так читал или нет?

— Да вроде. Скорее всего, в кратком пересказе ещё в восьмом классе. Или в девятом? В каком там её проходили?..

Наташа уже не слушает. Хватает с колен книгу, размахивает обложкой.

— Прикинь, у него она есть на эстонском.

— Есть, — скромно соглашается Яно.

— А у меня на русском, увезла от предков.

— Теперь сидим, сравниваем.

— И он мне переводит.

— Перевожу.

— Я наизусть её помню, вот такая вот книжка. Яник зачитывает мне абзац, а я пытаюсь угадать, из какой он части книги.

— У неё получается.

Смотрят в шесть глаз на Хасанова, и Ислама разбирает смех. В конце концов смеются все трое. Ислам находит красноречивую жилку и говорит:

— В школе я читал всякую ерунду. Школьная программа для меня почему-то всегда ассоциировалась с айсбергом, который топит титаники детских мозгов. В принципе, я и сейчас так считаю. Если человек должен прочесть книгу, если она будет ему интересна, она обязательно всплывёт перед ним в будущем.

Она наливает ему чаю, топчет ложкой дольку лимона.

— И как? Всплывает?

— Пока нет. Но в своё время я потопил множество книг. Достоевского и Сэлинджера в их числе. Недавно всплыл Кизи, хотя я его и не топил. Должно быть, потопил кто-то другой…

Так и проводят время. День за днём, вот уже вторая неделя, и одна уже наползает на другую у Ислама в календаре, словно две гусеницы на одной ветке, у Наташи же отстаёт.

Из администрации к ним никто так и не приходит, хотя наверняка прознали, что здесь живёт девушка; и даже ребята с этажа, кажется, поутратили былой интерес, переболели, на Наташу смотрят просто с любопытством.

Она выбирается наружу через окно одного из пустующих помещений на первом этаже, но каждый раз возвращается.

— Весь день сидеть в помещении как-то уж слишком блевотно, — говорит она. — Но вас, мальчишки, пожалуй, не променяю ни на какую свободу. Схожу к подружкам и вернусь.

Однажды Наташа сказала:

— Мне звонила ма. Говорит, отец отошёл. Раскаивается. Не звонит, потому что стыдно. Что они уважают мой выбор и всё такое.

Ислам ждёт продолжения. Голос Наташи спокоен, но внутри него вдруг поднимается буря.

— Я сказала, что пока не вернусь.

Буря сворачивается улиткой, укладывается до поры на землю.

Когда темнеет, Ислам спускается с ней вниз, помогает снять решётку.

— Выпустить погулять нашу птичку, — говорит он Яно.

Окно там скрывает молодая берёзовая поросль, хлёсткий молодой кустарник под сенью морщинистых родителей с треснувшей корой и тёмными плешами от сока.

Прежде чем спрыгнуть наружу, Наташа говорит:

— Я подумала, что должна тебе сказать. Мы с Яником спали.

Ислам медлит с ответом. Ещё раз прокручивает в голове это заявление, и Наташа ждёт, покусывая нижнюю губу, и черты лица будто бы замерзают или застывают в гипсе, в обожжённой глине, боясь выдать какую-то эмоцию.

— Дети мои, думаю, вы уже достаточно взрослые, — наконец говорит он. — Постарайтесь не забрызгать семенем мой потолок.

Как же хорошо, когда у тебя есть настоящий дом — и под домом имеется в виду не столько помещение, а люди, которые обитают там. Но с обретением такого дома и таких людей ты обретаешь невидимые нити, которые стягивают вас ближе и ближе, врезаются под рёбра, под колени, и ты барахтаешься в них, словно муха, корчишься от боли и качаешься на волнах восторга — всё сразу.

Она улыбается, говорит непонятно:

— Мы ещё посмотрим.

Целует его в губы — легко, по-сестрински, убегает.

Хасанов трогает верхней губой нижнюю, не то пытаясь распробовать поцелуй, не то стереть, поднимается наверх, увязая с каждым шагом всё глубже в собственных мыслях. Когда эти двое успели перепутаться? Ислам уходит на работу, даже иногда ходит на занятия — думается, всё это время они не только болтали о книжках. Как Хасанов не заметил этого раньше — вот в чём вопрос. Хотя бы по лицу Яно. Должно же оно отражать такие вещи. Отражало абсолютно всё, любая радость, любая обида проступали там так явно, будто у эстонца вместо головы был аквариум — такой пузырёк с камушками на дне, в который чувства запускали, словно разноцветных рыбок, сосчитать и определить породу которых не составляло труда.

Ислам хмурится, прокручивает в голове этот день и на всякий случай вчерашний вечер. Должны же были эти двое как-то себя выдать. Просто обязаны. А он, может быть, просто был усталым или прилип к интернету и не заметил. А вот сейчас заметит точно. Войдёт, и у четырёхглазого будет такое немного виноватое, немного смущённое выражение. Он подскочит на кровати, и, возможно, что-нибудь опрокинет. Будет забавно, если горячий кофе себе на штаны…

Стоп.