Патриот

Все эти мелочи слипаются в один огромный снежный ком, и подчас Ислам ступнями ощущает, как он вибрирует, набирая скорость. Несётся под горку, сметая на пути все и всяческие условности, слизывая с кустов нравственности вялые листья правил. И они втроём сплелись в центре этого кома, стали, наверное, единым существом. О том, что в конце концов на их пути встанет что-то крепкое, покрепче подлеска и мелких булыжников, Хасанову не хочется думать.

Тогда накатывает страх. Дикий ужас, который заставляет Хасанова замирать и ждать, пока ледяные ладони отпустят конечности.

В любом случае так просто всё это обратно уже не повернуть. Они уже не смогут остановиться. Возможно, граница между игрой и жизнью осталась позади, когда примешали к повседневным отношениям секс. Возможно, и нет. Возможно, секс — всего лишь следствие, а причина осталась там, на вершине гипотетической горы под названием «повседневность», на площадке, где воздух холодный и застойный, где в сугробах спят тысячи и тысячи людей. Отряхивает от снега руки и смотрит, как плод её творений несётся вниз.

Всё это напоминает один из тех психоделических постеров, что развешаны сейчас по стенам. Но при этом остаётся для участников событий чем-то очень естественным. Мы теперь, думает Ислам, похожи на кусочек сахара, что растворяется в — даже не в чае — рюмке с пламенеющим абсентом.

Яник оказался не одинок в своих художественных пристрастиях: Наташа едва не умерла от восторга при виде очередной репродукции, которую он притащил из книжного магазина.

— Это же Кандинский! Какая прелесть!

— Ты разбираешься?

— Ага, только ты повесил его кверху ногами.

Яно мечется, откапывая из кучи хлама табуретку, ножницы клацают, освобождая глянцевое полотно от скотча.

Хлам у него теперь предпочитает ютиться не на полу, а на всяких поверхностях, включая подоконник и гладильную доску, и кажется очень упорядоченным. С маниакальностью архитектора Яно ровняет даже стопки журналов, отсекая всё лишнее.

— Так правильно? — спрашивает он запыхавшимся голосом.

— По-моему, ничего не изменилось, — вставляет Ислам, глядя на оранжевые и жёлтые разводы.

— Не важно. Г-главное, правильно…

— Ничего ты не понимаешь в высоком искусстве, — надменно говорит девушка.

— Зато понимаю в низком, — похотливым голосом говорит Ислам, и Наталья прыскает.

Любовью те двое занимаются почти каждый день. Ислам видит это, когда приходит с работы или возвращается из соседнего здания с тетрадкой под мышкой. К тому времени они уже страдают какой-нибудь фигнёй: последний раз, например, содрали со стены карту, разложили её на полу, зацепив половину территории Хасанова, и принялись водить по ней маркером. Из синего лоскута с подписью «Самарская область» красная дорожка бежала в сторону Китая.

— Каждый раз, когда мы будем идти к чайнику, мы теперь будем идти на Восток! — провозгласила Наташа. Вскочила, и сделала несколько осторожных шагов по красной линии. — И обратное тоже верно. Восток и есть кипящий чайник. И зелёный чай.

Яно следит за движением её ног, поправляя очки, и каким-то образом Ислам угадывает, что эти двое только-только из постели. Его самого Наташа утаскивала туда же вечером, когда Яно превращается во вздымающуюся от дыхания кочку. Спит он крепко, и двое друзей стараются не шуметь.

Она хороша. Очень хороша. Умеет доставить удовольствие и любит его получать. Добывает его для себя с такой страстью, словно золотодобытчик, пробирающийся с киркой наперевес к золотой жиле. И нервный, пульсирующий стук кирки ещё долго отдаётся у Ислама в висках. Совершенно вымотанный, Ислам утыкается ей в ложбинку на шее, жадно вдыхает аромат кожи.

— У меня был парень, — говорит она. — Всего один. Но спасибо за комплемент.

На языке нотка желчи, и Ислам стыдится её, тем не менее спрашивает:

— Это Слава?

— Слава? Нет. Не хочу иметь ничего общего с этим нервным типом. Я имею в виду настолько общего. Андрей на семь лет старше меня, преподавал в моём первом университете историю, и я, несмышлёная первокурсница, дожидалась его возле входа вечерами, — Ислам видит на губах ностальгическую улыбку. — Мы одно большое клише.

— Почему же расстались?

Наташа откидывается на подушку, разглядывает потолок, нос её на фоне сонно светящегося монитора напоминает чем-то пик в горной гряде. В голосе похожая на заболоченное озеро задумчивость.

— Не знаю. Он слишком сильно ко мне привязался. Стал выделять среди других на лекциях. Не знаю. Но когда я пропала из его жизни — просто перевелась на другой поток к другому преподу — он не стал за мной бегать. Виделись пару раз в коридоре, кивали друг другу и только. С одной стороны, это довольно обидно.

— Может, он тебя любил, а ты его обидела?

Ислам чувствует тычок под рёбра.

— Давай без соплей, Хасанов?

— Хорошо. Зачем драться-то?

— Потому что ты глупости всякие говоришь. Как может человек любить женщину, если он не попытался её вернуть?

— Гордый, — ведёт плечами Ислам. Откидывает одеяло на груди: жарко, и струйки пота щекочут кожу.