Пацаны. Повесть о Ваших сыновьях

Его суждения звучали крайне уверенно и непринуждённо, так, словно он говорил о чём-то буднично-бытовом, ясном всякому, как белый день. Он. Лёха. Этот торчок, якшающийся с самыми отпетыми типами района. Он и в школу-то не ходил толком класса с восьмого. И мусульман он недолюбливал, скорее всего, потому, что близко соседствовал с ними. Каждый раз ворчал, как старый дед, рассказывая нам о новых жильцах в соседней квартире, как правило – большой семье из шести и более человек, всех как один плохо говорящих по-русски и привносивших в его быт восточные нотки (как правило, запах баранины и звуки молитв, доносившихся из-за их деревянной дверцы).

Я даже не смог ему возразить, несмотря на то, что разбирался в теме куда более детально. Против моих знаний было намного более сильное оружие. Вера. Лёха верил, что это так. В его понимании сербы были «православными братьями», а значит, принцип взаимоотношения с ними ничем не отличался от отношений с пацанами, которых он тоже считал «братьями».

Мир Рыжего делился на белое и чёрное. Зачастую чёрное подкреплялось не личным опытом, а домыслами, страхом и слабостью. Он боялся «чужого», как и всякий, делящий мир на «своё» и «чужое», не видя очевидной схожести между ними. В этом не было правды, но хотя бы была искренность. Никто из пацанов никогда бы не согласился рассмотреть проблему под другим углом: ущемление прав человека, свобода слова и вероисповедания, притеснение меньшинства большинством. Всё это было вне поля координат моральных ценностей простых ребят с окраины столицы, судивших мир по тому, что творится внутри их маленького райончика.

– Почему ты вернулся? Тебе реально тут больше нравится? – спросил вдруг Саня, закуривая сигарету.

– Да не знаю. Просто я тут себя чувствую, понимаешь, на своём месте. Тут всё неправильно, но я понимаю как. А там – всё чуждо и дико. Может, и верно, и привычно для тех, кто той земле принадлежит, но для меня непонятно.

– Это как?

– Ну… Всё ведь в мелочах заключается, сложно объяснить, да и долго. Просто каждый раз, каждый день там, ты…должен через себя переступать, чтобы принять их уклад. Сначала тебе всё нравится, а потом начинают всплывать моменты. Сотни и тысячи маленьких моментов, которые противоречат тому, к чему ты привык. И они копятся, копятся, копятся. Вот смотришь – вроде люди, вроде у всех всё так же, такие же ценности (отношения, благополучие, мирное небо над головой), но в деталях всё как-то по-другому, и кажется, что совсем не так, как должно быть.

– Ну блин, сложно понять, о чём ты, но примерно я представляю. Но там хоть свобода. Свобода слова, свобода жить и зарабатывать бабки. Ты сам говорил. К тебе не придут менты за баблом, если ты поднялся. Можно косяк курить в парке, мент мимо пройдёт и закроет глаза, типа, как ты сам говорил – ты же никому не мешаешь! Ну… по-человечески как-то. По твоим рассказам – вот работаешь и работаешь себе спокойно, радуешься маленьким человеческим радостям. И знаешь, что, блин, не будет такого резкого пи**еца, как у нас. Не будет дефолта, не обанкротится твой банк, тебе не подкинут наркоту, не засунут за решётку, сшив левое дело. Так ведь? Свобода ведь в чём? – рассуждал Саня, докурив одну и сразу закуривая другую сигарету, – свобода в том, чтобы не бояться. Мы тут все как холопы, лебезим перед барином из-за страха, а сами его тайно ненавидим. Но не смеем сказать, опять же из-за страха.