Пацаны. Повесть о Ваших сыновьях

– Ну да, Сань, но понимаешь…это одна сторона медали. Там есть свобода, ты прав, но она такая… Искусственная что ли. Свобода выбора, свобода слова… Всё вроде бы такое красивое и верное, но такое фальшивое! Будто бы созданное для того, чтобы человек верил и чувствовал себя комфортно, но, по факту, его пихают в рамки и за эти рамки, ты, брат, вылезти не можешь. Сложно объяснить. Там все живут относительно хорошо. Вот ты маляр, например, или укладчик плитки. И у тебя есть всё, чтобы чувствовать себя неплохо: последний айфон, пусть в кредит; трусы «Кельвин Кляйн»; вы снимаете квартиру с девочкой и знаете, что с работы вас не выгонят… И всё вроде норм. Можете покупать хороший шмот по скидке, ходить кушать куда-нибудь по выходным, путешествовать два раза в год–в целом всё ровно. Вы можете взять ипотеку, можете найти работу получше через несколько лет… Но только на этом всё, понимаешь? Тебе вот дали свободу в этих рамках, но дальше ты не выберешься, понимаешь? Там нельзя вот так…из грязи – в князи, как у нас, понимаешь? Вот тебе твой мирок маленьких материальных радостей, но на большее шанса нет. Вся жизнь в долг, так в долгах и помрёшь. Да, у нас чтобы чего-то добиться, надо быть юрким, надо в обход закона, где-то дать взятку, где-то идти по головам, где-то подлизать, но есть шанс стать кем-то большим! Реально вырасти. И знаешь, осознание этого, оно с пелёнок. Внутренняя свобода, в которой мы растём, с пелёнок. Я вот им рассказывал: как мы бомбочки водяные делали в школе из тетрадных листов; как гудрон жевали; как из хлопушки серный шарик вынимали и в скважину замочную учителю; как с горок ледяных вместо уроков; как по гаражам скакали; как на весь день в лес, а там, ну совсем малые, но костёр, шалаш, поцелуи с девочкой. Они рты пораскрывали и говорили: «Расскажи ещё!» Понимаешь, Сань?

– Ну да, свобода, хех. Только в каком-то хаосе.

– Да. В анархии типа. Но только что является свободой? Свобода в ограниченных рамках или отсутствие рамок? Там все живут по правилам. Может, это и не так плохо. Они не нарушают свободу других и чётко знают, что принесёт им завтрашний день. Стабильность. В России полный кавардак. Полный трэш. Но прикол в том, что мы ведь заточены на это. Вот говорят: «Человек из деревни уехал, а деревня из человека – нет». Вот точно так же и со мной. Я уехал из России, но она осталась во мне. Хотя я тут ребёнком был. То есть я не мутил ничего серьёзного, да и вообще мало чего понимал. Но это вот с молоком матери, понимаешь? С самых пелёнок. Это всё нас сформировало. Наши внутренние правила жизни. А там все инкубаторные. Прикинь, до 12 лет ребёнка нельзя одного оставить. До 12, представляешь?! Мы в 12 бухали водку и пропадали до полуночи. Это совсем не хорошо, нет… наверное, даже плохо, не сделало нас счастливыми. Но это сделало нас такими, какие мы есть, и в другой системе мы будем чувствовать себя как в тюрьме…

Этот город никогда не спал, и я после нашего разговора с Саней тоже никак не мог заснуть. Лежал в кровати, и сердце моё терзали образы прошлого. Мы тогда много скурили, и я совсем потерял контроль над своим разумом, позволив ему забрести в такие тернии, из которых самостоятельно выбраться было совершенно невозможно, и лишь глубокий сон мог бы спасти меня.

Я всё ворочался, блуждая в воспоминаниях, не в силах сомкнуть глаза и выкинуть из головы назойливый шум мыслей, смешавшийся с шумом шоссе за окном. Всю жизнь я не могу заснуть без этого шума, но теперь он лишь беспокоил мои оголившиеся, словно опалённые горящей марихуаной нервы, и мне жутко хотелось нажать кнопку выключения звука, да только не было у меня пульта от этого города. Годы, словно бусины, были пронизаны нитью звуковой волны, исходящей от шоссе. Аккомпанемент моей жизни.

Маленьким мальчиком я припадал носом к окну, и моё дыхание оставалось белёсым влажным пятном, разрастающимся всё больше и больше на холодном стекле и в один момент перекрывающим пеленой испарины пейзаж перед моими глазами. Чёткие красные точки габаритных огней сливались со встречным потоком жёлтых фар в единую бурлящую реку; свет фонаря под окном превращался в маленькое солнце; деревья терялись на фоне домов, построенных так плотно друг к другу, что через пелену испарины все они казались единой непроглядной стеной.

Отлипая от окна, я радовался, увидев кружок, оставленный кончиком носа, в который можно было посмотреть, словно в дверной глазок, и вновь обрести чёткую картину мира, лежащего за пределами квартиры: река снова распадалась на миллионы движущихся куда-то людей, цели которых были мне неведомы. Я гадал: «Этот вот едет на дачу, этот – в аэропорт, этот – забирать ребёнка с вечерних занятий». Кто куда. Многие на работу, многие с работы. Большинство спешит, но есть и те, кто не торопится, и из-за них река начинает течь медленнее. Деревья дрожали на ветру. Фонари горели ярко и ясно, и дома, дома, дома – такие разные, и в то же время одинаковые в своём безобразии, – стояли, немые, глядя мне в окно.