Пацифист. Берта

- Вы достойно выполнили свой долг, ребята. Вам не в чем себя упрекнуть, - у майора дрогнул голос.- Мне доложили о мужестве рядового Свинцицкого. Это подвиг. И награжден он будет, и вам всем наградой - спасенная жизнь. Здоровья вам, ребята. Самое главное - здоровья.

Петро Лукьянчук обратился к Винокурову по-военному, забыв, что стоит в мятом пиджачишке и линялой кепке-таллинке:

- Товарищ майор, а нам куда прикажете?

- Сначала баня для всех, переоденетесь в форму, отдохнете в казарме, а завтра - в полк.

- Но мы бы домой…

- А где он сейчас, ваш дом?

- Як где? - удивился Мишка Сорока, отстранив чуть в сторону друга. Махнул рукой в сторону деревни. - Вон наши хаты.

Майор грустно покачал головой:

- Не ваши это хаты теперь, Миша. «Зона» нынче здесь, тридцать километров в радиусе. Вокруг устанавливаются посты, солдаты внутренних войск тянут вокруг «колючку», так что…

Мишку передернуло от знакомого слова «зона», да и не только его.

После бани Женя подошел к Цибе, попросил отпустить в деревню.

- Так пусто же там. Только химики дома моют,-› потом вдруг отвернул голову. - Все к чертовой матери: и труд, и дом, и кладбище, сады, поля, речку. Все! Не смогу я нигде на новом месте прижиться. Видит бог, не смогу. Здесь останусь, покуда не выгонят, а выгонят, на вахту попрошусь. Нет мне, Женя, жизни на новом месте, к этому прирос. А ты иди. Погляди своими глазами. Я тебя понимаю.

Миляев шел дорогой, по которой не раз и не два бегал утренние кроссы. На этой дороге не раз прощался с Оксаной.

Деревенская улица была пуста, точно и не село это, а музей народного зодчества, закрытый на санитарный день. Нет посетителей, нет никого. Цветут яблони в садах, обелили едва зеленую траву упавшими лепестками. Буйствует распустившаяся сирень - как ее много! Упругие гроздья свисают над заборами, источают пьянящий, терпкий запах. Жасмин белеет благородно, словно ведет давний спор с сиренью - кто красивее цветет.

Миляев пошел дальше. У знакомых ворот екнуло под сердцем. Химики сюда не дошли пока, и это обрадовало. Значит, еще не вытоптали землю, не смыли следы его ног и ног Оксаны. Тихо скрипнула калитка, отозвалась эхом в пустом дворе. Навстречу с громким, заливистым от радости лаем бежал по двору Рябчик, катился бело-рыжим комком, а подбежав, завертелся вокруг Жени, и повизгивал, и бил хвостом о землю, и захлебывался, и подпрыгивал.

- Рябчик… - Женя опустился на одно колено, и пес лизнул его в лицо, потом припал к земле, положил голову на передние лапы.

Женя гладил его по голове, и вздрагивали черные шишечки бровей на рыжей морде собаки. И было в этих глазах и непонимание, и радость, и тоска.

Женя поднялся:

- Пойдем, Рябчик.

Он вышел в сад. Яблони покрыты цветами, будто Оксана оставила на ветках свою свадебную фату. И сразу все вспомнилось - свадьба, столы, ломящиеся от яств, музыка, песни и пляски, и они сидят вдвоем в дальнем углу, счастливые, потому что это - начало их жизни.

Подвывает Рябчик. Трется о ноги.

- Что ты, собака? Что ты понимаешь?

Женя долго сидел за столом под навесом. В шалаше стало темнеть, хотя лучи уходящего солнца еще освещали верхушки высоких вязов. Нужно уходить, пока не пришли химики. Не оглядываясь, он вышел на улицу, не закрыв за собой калитку.

Пес семенил рядом, иногда поглядывал снизу вверх. Но недолго он так бежал. Стал останавливаться, словно устал. Потом оглянулся назад.

- Идем, Рябчик.

Женя не знал, зачем зовет пса. Ведь завтра он уедет отсюда навсегда.

Пес прощался. Он не хотел или не мог идти дальше. Повилял еще раз хвостом, потом повернулся и засеменил назад, к своему дому.

БЕРТА

Повесть в четырех монологах

I

- А я с тобой согласен: все наши беды от вранья.

Врать мы горазды!

Особенно спустя много лет, такие пули отливаем…

Вот хоть и я? Тоже подчас за столом за праздничным заливать приходится. Что ты!

Это когда про войну заходит…

Я ведь и призван-то был в самом конце, мальчишкой совсем. Тут, как ни крути, еле-еле на штурм Берлина и попадали…

А знаешь, как все мы -призыва сорок пятого - рвались на фронт? Молили судьбу, чтоб попасть!

Мне-то еще подфартило-после училища скороспелого сразу же перекинули меня через границы, аж под самый Берлин! Точь-в-точь за месяц до окончания войны.

Первые впечатления были особенно удручающи: все вокруг обуглено, в дыму могильном, в запустении…

Городок, помнится, небольшой был, куда я прибыл. И ничего особенного такого, иностранного. Улочки как улочки. Домики как домики. Вот только балкончики навесные, над самым тротуаром, все же в диковинку казались взгляду славянскому.

И еще примечательность - зоопарк местный. Действующий! И это несмотря на то, что бои еще на окраинах идут…

Вон ты, Петр, целыми днями газеты разные листаешь- все ищешь диковинных заметок. Тебе, как и всем нам, диковинное подавай! Истосковались люди по не-обычному-то. И это потому, что на все нынче объяснение находится…

Летающие тарелки - уж вовсе и не инопланетяне, но рой бесноватой мошкары в преломлениях, значит, космических лучей. Или как там?..