Паучиха. Личное дело майора Самоваровой

— Доктор, конечно, против. Но, умоляю, ничего ему не говори! Он меня загрызет! Он сто раз просил тебя не тревожить!

— Да не тревожусь, я, Аня… Правильно сделала, что рассказала. Этим делом должен заниматься не Вислаков, а компетентные органы.

Несмотря на сдержанный тон, Самоваровой вдруг мучительно захотелось сорвать с себя больничную рубашку, послать всех к черту и в Анькиных дурацких сапожках помчаться на работу, в свое бывшее отделение.

— Так они и занимаются… Ма, ты не слушаешь! Вислаков контактирует с генералом, он в курсе.

— Ты была в ведомстве? — смахнув с лица волосы, которые давно бы уже следовало помыть, Варвара Сергеевна нехотя смахнула и минутное наваждение. — Тебя инструктировали сотрудники?

— Нет.

— В таком случае это не серьезно.

— Это серьезно! — В Анькиных карих глазах вспыхнул столь знакомый матери упрямый огонек. — Доктора я уломаю. А Вислаков будет только «за».

— И когда ты должна идти на задание?

— Пока не знаю. Девица должна сама назначить встречу. День и время приема.

— Аня, никакой самодеятельности! — стараясь звучать как можно мягче, произнесла Самоварова. — Любые действия могут быть предприняты только после того, как к делу подключатся профессионалы, и только в том случае, если в твоем участии есть острая необходимость.

Анька, достав из сумочки пискнувший напоминалкой мобильный, спохватилась: через час она должна была быть у ученика.

— Дочь, ты не могла бы оставить мне тысячу? — смущенно попросила Варвара Сергеевна. — И, кстати, ты не в курсе, кто забрал мои кошелек, сумку, телефон и обувь?

Анька вскочила со стула и отвела взгляд:

— У тебя не было ни сумки, ни телефона.

— Ах, ну да… Ты же вызвала «скорую» из дома. А обувь?

— Обуви тоже не было! — Дочь, не желая развивать эту тему, сделала пару шагов по направлению к входной двери.

— Я провожу! — Варвара Сергеевна нашарила под кроватью больничные тапки. — Так деньги-то оставишь? — робко напомнила уже возле двери.

— Зачем тебе? Хотя знаю, зачем…

Дочь открыла сумочку, достала из нее зеленый портсигар.

— На вот, держи! Только не пали меня перед доктором.

Покопавшись в кошельке, Анька сунула ей в руку купюру.

— И где ты его раздобыла? — обрадовалась портсигару Самоварова.

— Он был в твоей сумке.

«Все верно… Доктор сказал, Анька вернулась зачем-то в квартиру и вызвала «скорую». Значит, меня забрали не из его, из нашей квартиры…»

— Ладно, ма, побегу, а то пробки. Люблю тебя! — быстро чмокнула ее в щеку Анька. — Выздоравливай.

И она выскочила из палаты, а Варваре Сергеевне стало невыносимо тяжко на душе.

Выждав пару минут, Самоварова открыла дверь и, в надежде встретить ту самую, «коррумпированную» ею няньку, вышла в коридор.

В сигаретах необходимость отпала.

Теперь ей нужен был большой белый лист бумаги и карандаш.

* * *

Тело рубила в подвале.

В доме нашлась коробка медицинских масок, которые она предусмотрительно закупила на случай вспышки сезонного гриппа.

В ящиках с хламом откопала очки для сварки.

Работа предстояла тяжелая и грязная.

Поразмыслив, Инфанта надела на себя только старые трусы и лифчик, которые впоследствии собиралась сжечь.

Она перетащила из кухни музыкальный центр и, прежде чем спуститься в подвал, воткнула его в розетку при входе.

Инфанта, не думая ни о чем, кроме текста ревущей из динамика песни, широко расставила ноги и занесла топор над телом дохлого пса.

Перед тем как две недели назад покинуть дом, она засыпала труп двумя пачками соли, тем не менее тело успело сильно разложиться.

Даже сквозь три слоя масок в ноздри бил нестерпимо-удушающий запах.

С каждым взмахом топора где-то, на заднем плане сознания, как на ускоренной перемотке, мелькали кадры из жизни, беря начало с того самого дня, когда тварь ее предала. На твари был ситцевый, цветастый, пропитанный табаком и духами халат, а ее сочные губы дрожали, шепча утешительные слова. Тварь, так же, как она сейчас, старалась не дышать носом, спасаясь от нестерпимой вони, пропитавшей квартиру.

Образ твари расслоился и трансформировался в детдомовских девок, с остервенением избивавших ее в вонючем, пропахшем мочой и месячными туалете — за то, что молодая воспитательница-отщепенка принесла ей в больничку пломбир.

— Так-то! Так-то! — орала что есть мочи Инфанта.

В ярко-розовом морщинистом рту заведующей мелькнул золотой зуб, худющий, с проплешиной, учитель физкультуры, заставляя бежать кросс, больно толкнул в спину, училка математики, старая грымза с пучком седых волос, вызвала к доске и, под злобный смех класса, издевалась над ней.

И голод…

Почти всегда головокружительный голод…

Сливаясь с басами, ревущими из динамика, затрещали машинки ткацкой фабрики, загоготали размалеванные рты пэтэушниц в платочках, передававших друг другу по кругу бутылку дешевого портвейна.

Их лица превратились в клоунские маски, а маски, внезапно сорвавшись, обнажили спрятанные под ними мужские ряхи.

Взявшись за руки, потные, грубые, пьяные, невыносимо чужие мужчины, выкрикивая сальности, водили вокруг нее хоровод.

Кошельки в их карманах были тугими, а члены в штанах нетерпеливыми или вялыми.