Паузы

– Скажи, ты думаешь, мужчина может передумать и полюбить потом?..

Темные глаза печально смотрят в затылок нескладной девушке лет двадцати с небольшим.

– Мужчина может все, подруга. Только зачем тебе будет нужен тогда этот мужчина?

Она глядит на свеженькую картину, стоящую на просушке, и в профиле, обращенном к холсту, больше боли, чем молодости. Девушки с такими лицами два века назад сплошь и рядом умирали от чахотки, но эта точно выживет, преодолеет, повзрослеет и станет совсем другой. И, если все получится, то забудет свою глупую влюбленность, которую постоянно прячет и никак не может спрятать достаточно глубоко, чтобы та не проступала через приподнятые в вечной улыбке уголки губ.

Художник кладет руку на круглое юное плечо и неловко прижимает к себе страдалицу. Губы прикасаются к нервно приподнятому углу ее губ и неспешно перебираются на центр, чтобы утешать и просить прощения за мужской род, что в любом возрасте так небрежен с молоденькими сердцами.

Поцелуй ее нежен, радостен и ничего не обещает. И ни к чему не зовет. И даже, кажется, не слишком ищет утешения на его губах. Она лишь благодарна ему за утешение и отвечает своим “спасибо” на его “пожалуйста”.

А после мужчина придерживает девушку за талию и продолжает рассказывать о картинах, а она, откинувшись на его плечо, улыбается чему-то внутри себя, не ожидая ни продолжения, ни объяснения.

В переборках под крышей машут неслышимо и невидимо голуби, дающие надежду на счастливую любовь когда-нибудь и кому-нибудь с этой женщиной.

Привет тебе мой Третий Рим

Ты от меня так далеко,

К тебе добраться не легко,

Ты где-то в небе среди звезд.

И опадают лепестки увядших роз.

Я буду вечно встречи ждать,

Пока не научусь мечтать,

Пока не научусь любить,

Пока не научусь летать.

“Корни”

Лифт дернулся и застрял между этажами. Свет в кабине моргнул и погас. Двое в просторной, но для них слишком тесной кабине одновременно выдохнули. Над головой тускло затеплилось аварийное освещение:

– Твою ж мать! – вздохнула блондинка без возраста, глядя в закрытую дверь

Из-за спины раздалось насмешливо:

– Полностью разделяю… Но не будем поднимать панику, Наталья Владимировна, ситуация-то идиотская!

Обе представительницы прекрасного пола, судя по осанке и развороту стоп принадлежали к безумному, жестокому и прекрасному миру классического балета. С карьерной разницей в одну жизнь.

Светловолосая педагог медленно повернулась к ситуативной собеседнице и бывшей ученице-предательнице и протяжно произнесла:

– Нууу, нааадо жее! Она умеет говорить!

Более дурацкого дня и положений, чем сегодня, Наталья Стратиевская, балетмейстер и преподаватель Академии Вагановой, даже представить себе не могла, так что финал – закономерное окончание или продолжение того фарса, в котором она варилась с самого утра.

Сначала они делали вид, что друг друга не существует в раздевалке, в классе разминки для конкурсантов, за кулисами. Так изображать, что бывшая ученица прозрачна, это надо все же брать дополнительный курс актерского мастерства. У этой самой ученицы можно и взять. Талантливая девочка Оля Крикалева непринужденно смотрела сквозь “вторую маму”, а той приходилось усиленно задирать голову, делая вид, что под ноги она отродясь не глядела на всю эту шушеру, что суетится в районе пупка. Благо рост позволял прикидываться, что ты выше всех.

Но добило ее то, что уже здесь, в отеле, нажав на первом этаже кнопку лифта, она, в открывающуюся дверь, увидела, что с подземной парковки этим же лифтом поднимается Крикалева. Ну, и что вы предлагаете? Бежать прочь, как ведьме от святой воды? И ведь доехали же уже почти!

Наталья рассматривает в неверном свете аварийки лицо девушки. Взрослая. Усталая. Несчастливая. Слишком гордая и глупая! Чужая. Любимая.

Впрочем, сама она тоже – взрослая, усталая, несчастливая. Слишком гордая и глупая! Так и не могущая заставить себя быть чужой этой девочке. И не помогает даже понимание, что она уже давно нелюбимая.

Система оповещения уведомляет, что поломка будет устранена в течение получаса. Отель, естественно, приносит извинения и компенсирует, и бла-бла-бла.

– Ну, нафиг, – звонко сообщает брюнетка и практически плюхается на пол, – Я не буду стоять пол часа! И без того спина болит.

Блондинка осматривает пол. Вроде и не грязный. В итоге, молча, машет рукой и сползает серым кашемиром вниз напротив своей бывшей подопечной.

– Давно болит? – интересуется у Крикалевой.

– А как заболело перед тем нашим конкурсом, так и болит, – встряхивает головой Ольга.

Один конкурс, который принес ей дипломантку и победительницу и лишил любимой ученицы. Вот так вот бывает, Наташенька. Вот так вот только и бывает, наверное. Большая победа мастерства и большой проигрыш в отношениях.

– И чего не лечишь? – в голосе проскакивает железный нажим и беспокойство.

Крикалева пожимает плечами: