Паузы

– Лечу с переменным успехом. Сейчас фаза провала, кажется.

Обе замолкают. Свет помаргивает, делая мир несколько нереальным. В зеркальных стенах, преломляясь, многократно отражаются два сидящих человека.

– Зазеркалье! – тихо произносит Оля, – Говорят, там сбывается несбыточное.

– Уже сбылось, – неожиданно замечает педагог, – Вот сидим, разговариваем, как ра…– хотела сказать “как раньше”, но осеклась, как раньше уже не будет, слишком многое произошло, – по-человечески.

Нашла приемлемое слово.

– Крикалева, так уходить – это форма жестокости! Люди должны разговаривать!

Девушка вытягивает худенькие ноги и негромко смеется:

– А я вообще человек жестокий, Наталья Владимировна. Но вы не переживайте. Уж кто-кто, а вы-то мне отплатили по полной. Я все внимательно прочла и просмотрела. Лучше б вы рукоприкладством занимались, честное слово.

Любимый некогда педагог не пощадила свою ученицу ни одной фразой. Припомнила и непрофессиональное поведение на классах, и требования не допускать до конкурса соперниц, работающих со Стратиевской, и даже травмы, которые, по мнению Натальи Владимировны, лечились недостаточно тщательно. Все было сказано. И все было услышано.

Блондинка тоже вытягивает ноги и тела соприкасаются. Лодыжка одной прижимается к икре второй.

– То есть я теперь виновата еще и в том, что не дерусь? – уточняет Наталья.

– Зачем вам бить по телу, если вы живого места на душе не оставляете, – вздыхает Оля, – Как же я вас любила, Наталья Владимировна! Как я ждала вас тогда, после второго тура! Думала, нам будет о чем поплакать.

Вечер после второго тура Наталья провела на телефоне. Искала врача, который бы согласился оперировать маму. Хотя бы дал надежду. Поиски не имели смысла, как показало время. Стоило и правда идти к Оленьке. Там еще можно было спасти. Но теперь-то уж что. Все сложилось так, как сложилось.

– Зря вы нам с Таней тогда не сказали про маму, Наталья Владимировна, – в голосе девушки упрек.

– Зачем? У вас свои заботы. Чужие проблемы тогда вам точно были не нужны, – поникше отвечает Стратиевская.

Ольгу злят эти слова, и она не сдерживает чувств:

– Ну, конечно! Очень удобно: тут “она мне как дочь”, а там “чужие проблемы”. Тут играем, тут не играем, тут селедку заворачивали, да, Наталья Владимировна? Только так не бывает: или родные люди и как дочь, или чужие проблемы! Когда вы меня рожей об асфальт в интервью прикладывали – это по-родственному? Или вмазали как чужой – без проблем? Я хочу знать – это от любви или от ненависти у меня на душе живого места не осталось после ваших откровений, милый учитель?!

В глазах стоят слезы. Крикалева прижимает пальцы к нижнему веку, чтобы аккуратно подхватить слезинки, не размазав тушь. Смотреть на это тяжело, потому что опять именно ты причина ее слез. Наталья перебирается к противоположной стене и прижимает Крикалеву к себе. Мокрое лицо утыкается в воротник. И вот теперь пальто точно только в химчистку.

Баюкая девушку в объятиях, педагог наконец отвечает на ее вопрос:

– А рожей об асфальт, девочка моя, это от боли. Ты ушла и выдрала из меня кусок души. И теперь на этом месте аэродинамическая труба. Можно парашюты тестировать, так сквозит! Никогда так больше никого не бросай, слышишь?!

Сквозь слезы раздается смех через ворот пальто:

– “Никогда”, “никого”, нет бы честно сказать: не смей меня так второй раз бросить, Крикалева! Вы неисправимы, Наталья Владимировна!

Оля поднимает лицо с размазавшейся косметикой. Ее учитель забирается в сумку достает косметичку и отдает девушке:

– Меня тоже не смей, если вернешься! И приведи себя в порядок, а то точно скажут, что Стратиевская за пол часа в лифте уничтожила Крикалеву морально.

Сколько про них успели наговорить за этот ненормальный год. В стране, кажется, все стали специалистами по балету с того момента, как на международном конкурсе Стратиевская привела двоих своих воспитанниц к призам. И мир завыл, кто же был достойнее: Танюша, взявшая гран-при, или Ольга, самая юная прима, получившая первые заглавные партии еще до выпуска из училища. Нонсенс! Невероятное явление!

А потом скандальный уход из училища, о котором педагог узнала задним числом из сообщений прессы. А прекрасная Оленька молчала рыбкой. И лишь в интервью коротко и беззлобно объясняла, что, увы, она более не готова исполнять ту хореографию, которой ее учили и в которой она жила так долго. Она ищет новое и готова пробовать себя снова и снова, перестраиваясь и вдохновляясь иными примерами. Да-да, новые педагог, режиссер и хореограф – небо против той земли, с которой она поднялась.

Оля вынимает влажные салфетки, заглядывает в зеркальце и, стирая потеки краски и туши, произносит:

– Не “если”, а “когда” …

– И когда? – уточняет женщина рядом.

– Когда-нибудь, в следующей жизни…

В этот момент лифт заливает рабочим светом, и кабина дергается в подъем. Наталья встает на ноги, протягивает руку бывшей ученице.

– Значит, буду ждать, когда ты “станешь кошкой, ла-ла-ла-ла”? – замечает блондинка.

– Типа того… Судьба должна дать знак, – кивает балерина.