Павел I

Принц стоял молча в стороне. И как же он завидовал пажам.

Между тем генерал Дибич был поспешно потребован в кабинет к императору и долго там оставался. Наконец, он возвратился. Вся карикатурная фигурка его блистала загадочным радостным упоением. Миновали колоннады, мрачные коридоры, в вечернем освещении особенно пугавшие воображение, спустились по бесконечным лестницам и, наконец, сели в карету.

Едва дверцы захлопнулись и карета с грохотом откатилась от великолепных дверей замка, миновала гулкие своды проезда, прогремела по подъемному мосту, который вслед за ней сейчас же был поднят на ночь, когда замок обращался в неприступную крепость; едва встревоженные галки и вороны в старой Аннинской аллее с громким криком стали срываться с ветвей и карета потонула в мокром тумане гнилой оттепели, как генерал Дибич, вдруг покинув свое место, встал на колени, прижал лицо к рукам принца и, орошая их слезами, заговорил, как пьяный, по-немецки:

— Возлюбленный, добрейший господин! Что я услышал в кабинете его величества! Возможно ли? Постижимо ли? Вероятно ли это?

— Да, что же это, ваше превосходительство? Что еще нового? — вскричал принц с нетерпением.

— Ах, что же, как не то, — отвечал Дибич, сильно вскрикнув и покрыв руки принца новыми поцелуями, — что же, как не то, что вас ожидает великокняжеский титул! Штатгальтерство! Вице-королевство!

— Что такое? Как? Я ничего не понимаю ровно! Объясните мне все толком, ваше превосходительство. Не за то ли все сие мне сваливается, что я сам сегодня ловко шлепнулся за императорским ужином?

— Возлюбленнейший, добрейший, великодушнейший господин мой и повелитель! — возопил Дибич, захлебываясь от душивших его восторженных чувств. — Если я действительно первый возвещаю вам о новых щедрейших монарших милостях, коими государь в скорости имеет вас осыпать, то как же благодарю моего доброго Бога, что мне дарована возможность быть счастливым вестником моего принца! О, Gott! Gott! Gott!

Старик стал всхлипывать.

— Сядьте же, ваше превосходительство, и успокойтесь. Может быть, вы передаете мне и счастливые вести, но так бестолково, что я ничего понять не могу, — сказал принц.

Дибич уселся, наконец, на свое место, но несколько времени только всхлипывал, вздыхал, сморкался и вскоре проговорил:

— Император хочет вас усыновить!

Невозможно передать чувства ужаса и горести, наполнившие сердце мальчика, едва он услышал это счастливое, по мнению Дибича, известие.

— Но ему должно еще спросить меня, желаю ли я быть усыновленным! — вскричал принц.

— Добрейший, милостивый господин, — всплеснув руками, изумился Дибич, — но кто же откажется от счастья быть усыновленным могущественным российским императором!

— Но у меня есть отец, которого я обожаю, люблю и не променяю его ни на кого, будь он императором вселенной!

— Вы наполняете меня горестнейшим изумлением, мой добрейший господин! — возопил Дибич.

— Не менее и вы меня, ваше превосходительство! Переменить отца! Возможно ли так издеваться над сыновними чувствами! Пусть он ищет сам себе отца, которого, кажется, никто не может назвать в точности!

— О, что вы говорите! — в полном ужасе восклицал Дибич. — Боже храни вас от повторения подобных слов!

— Мне не надо ни штатгальтерства, ни вице-королевства, ни великокняжеского титула! Пусть я останусь простым драгуном, но я не могу называть, своим отцом чужого мне человека! — говорил с неудержимым порывом негодования принц.

— Император — Отец, истинный отец своего народа и ваш отец, покрывающий вас тысячами милостей! — попробовал Дибич остановить поток несдержанных слов принца.

— Император — умалишенный, — отрезал тот, — я это слышал в Карлсруэ, слышал в Риге, а теперь вижу это отлично сам!

Дибич отбросился вглубь кареты, как будто перед носом его грянула бомба, причем парик слетел с его черепа. Разинув рот, выпучив глаза, синий, сидел он, близкий к обмороку, чувствуя уже кандалы на руках своих, видя перед собой каземат, пыточную камеру, палачей и кнутмейстеров, Сибирь, виселицу!.. Невыразимая горесть и гнев бушевали в сердце бедного, одинокого мальчика. Еще полчаса тому Павел Петрович не казался ему ни страшным, ни безумцем. Напротив. Но теперь он чувствовал к нему жгучую ненависть, как к коварному тирану и сумасшедшему. Он вдруг ощутил себя ничтожным червяком, которого давит ботфорта Павла. Император лишал его отца, лишал и матери. Принц уважал императрицу Марию Федоровну, но разве она в самом деле могла заменить ему родную мать? Ярко представились ему ласки далекой родимой… Променять ее на титул великого князя? Никогда! И разве великие князья и княжны признают его своим братом?

Тут принц заметил, что карета уже недалеко от корпуса.

— Мы у дома, ваше превосходительство. Прошу вас придти в себя! — с истинным величием августейшей особы сказал мальчик. — И отныне прошу мне никогда ни словом не напоминать о предмете, мне чуждом и о котором я и знать не хочу.

Дибич оправился, надел свой парик, пристально посмотрел на принца и вдруг глазки его загорелись волчьим светом. Самым скрипучим своим тоном он сказал: