Павел II. Книга 2. День пирайи

Бог, кажется, давал. По крайней мере, никаких звуков снизу, кроме улавливаемого сверхтонким сухоплещенковским слухом трения канатов о мертвые гусеницы, не доносилось. «Сикорский» летел все еще на очень маленькой высоте, опасаясь зенитных батарей, при которых, не ровен час, могли оказаться догадливые люди. Ну, не такие догадливые, конечно, чтобы постигнуть, как через леса, через даже моря, вертолет несет живого маршала к месту вечного упокоения, — но, скажем, кто-то мог бы потребовать приземления для объяснений, что в нынешнем положении было бы равносильно провалу. Если б рискнуть, поднять вертолет метров на пятьсот, пожалуй, можно бы увидеть первые утренние лучи, но, как ни хотелось увидеть их подполковнику, еще больше хотелось ему, чтобы этого рассвета никогда не увидел тупой и жадный конкурент в области коллекционирования дорогостоящего антиквариата. Кстати, еще и конкурент императору Павлу Второму в смысле занятия престола. Туда же, с кувшинным рылом. Сам Сухоплещенко в императоры не хотел, он с гордостью считал самого себя тоже кувшинным рылом, а чем еще может считать себя сын директора сберкассы из Хохломы? Очень даже кувшинное, за такие кувшины долларами платят. Он всю жизнь предпочитал летать пониже и потише, дабы иметь возможность жить пошире и рисковать желательно за чужой счет. Сегодня, однако, рисковать приходилось за свой счет, но имелась надежда, что в будущем император Павел Второй этот счет оплатит, — после того, как должным образом оценит роль Сухоплещенко в деле Реконструкции. Все же царь настоящий дворянин, не почепского крапивного семени.

Преодолев довольно сложный маршрут менее чем за два часа, Сухоплещенко медленно стал готовить последнюю, завершающую операцию: установку танка на колонну с возможно более полным заклиниванием люка. Для этого надлежало не просто поставить танк на место, а сбросить его с высоты в пять-шесть метров. Сухоплещенко загодя дал задание коллеге по масонской ложе, тому, который присматривал за отделывавшими стооднометровую колонну — чтоб арматуры не жалели, а то еще обломится. Маршалу, конечно, и тогда каюк, но каюк неправильный. Танк тогда расколется, голову тогда снимут свои же за дурную работу. Но имелась и самая скверная возможность — это шанс расколоть колонну. Тогда сухоплещенковская голова могла бы тоже быть пополам расколота за порчу пьедестала, причем лично Шелковниковым, который очень ревностно относился к предстоящей государственной премии по архитектуре. Ну, и оставалась проклятая возможность незаклинивания.

«Сикорский» завис над пьедесталом, выдернул тросы и рывком открыл зажимы. Многострадальный «Лука Радищев» полетел вниз. К счастью, танк встал правильно, точно в середину площадки, — в этом случае, как проверил подполковник, танк с земли вообще не был виден, что соответствовало первоначальному архитектурному замыслу как нельзя лучше. И люк несомненно заклинило. Бог дал! Но, уже набирая высоту, подполковник глянул на завершенный памятник и похолодел: танк стоял, уставившись пушкой на Москву. Все-таки недосмотр, но небольшой; подполковник быстро успокоился, заметят не скоро, для этого глядеть надо сверху, а на свое детище Шелковников никому смотреть сверху, свысока то есть, не позволит, это ж ясно. Сухоплещенко кинул последний взгляд на мертвую пушку танка и повел вертолет прямо на восток, на занявшийся рассвет, на Троицк.

Солнце всходило над Москвой и Подмосковьем, золотя первыми утренними лучами, прорвавшимися наконец-то из-за обложных туч все, что попало, стены зубчатые и беззубцовые, с вышками поверху и проволокой, а также и без вышек и без проволоки. В том числе нежным светом окрасило рождающееся утро и мощные стены Ивисталовой дачи, на которой и вокруг которой все пока что спали сальварсанский шпион Авдей Васильев, так хитро подкинувший маршалу накануне имевшего начаться, но совершенно лишнего для истории путча Янтарную Комнату, с которой, признаться, южноамериканскому президенту уже надоело забавляться; спала обслуга, спала охрана, лишь глухой садовник со свежими пластами дерна плелся вдоль главной подъездной дороги к Фадеюшкиной клумбе, да от внезапного скрежета, долетевшего с улицы, проснулась старшая горничная Ивисталовой дачи, Светлана Филаретовна. Выскользнув из безоконного межстенья, она бросилась к окну в коридоре, увидела невозмутимого глухого у подножия статуи, потом перевела взгляд на статую и похолодела.

Бронзовый Фадей Ивисталович медленно поворачивался вокруг оси, одновременно поднимая на уровень груди свое бронзовое, позолоченное утренними лучами противотанковое ружье. Один-единственный канал связи с внешним миром, оставшийся у маршала в танке, подполковник все-таки упустил из виду.