Pavor Nocturnus

Одни люди с трудом раздражаются, но после долго не могут усмирить гнев, другие мгновенно приходят в ярость, но их чувства улетучиваются, не оставляя за собой ни следа. Мне же досталось самое скверное сочетание из возможных (чему виной проклятые гены виновника моих мыслей, ведь матушка имела все самое лучше из этого): я был пылок на эмоции и забывал о неприятности спустя день или даже дни. В подобных чувствах я также чересчур средоточился на своих переживаниях, порой настолько, что забывал про все остальное.

К утру мысли об отце выветрились, оставив прогорклое послевкусие в виде изнеможенного как физически, так и психически тела. Я обездвижено лежал в постели, перемещая взгляд с одной вещи на другую, и с ужасом понимал, как сильно этот дом — дом моего отца! — напоминает мне о детстве. Старый косметический столик, выход на застекленную террасу, где я любил наблюдать летние закаты, и сама спальная, которая ничуть не изменилась расположением мебели — все это вдруг вызвало такой поток воспоминаний, что я тонул в нем, задыхаясь. Вместе с тем снизу донесся голос Виктима, похожий на собственный родом из многолетней давности, и комната закружилась, явив зрению бледные, полупрозрачные, точно призрачные, силуэты мальчика с матерью. Головокружение вызывало тошноту и слабость, капли пота скапливались на лбу крохотной лужицей, а все, на что я был способен в тот миг, так это прогонять образы вялыми жестами и краткими выкриками. Мои усилия или же хлопок входной двери вынудил их направиться, как я был уверен, встречать отца с работы. Наконец пространство преломилось, изогнулось, после чего силуэт моей матери в дверном проеме предстал Фелицией.

Первые мгновения она не двигалась, встревоженная, и лишь грудь ее высоко вздымалась от частого дыхания. Словно в подтверждении некой догадки глаза, уголки губ и брови повисли под тяжестью тоски. Тогда я видел ее неестественно четко, прицельно, но длилось это не более секунды — подобно лучшим сестрам милосердия, она подбежала к кровати и дрожащим голосом сказала:

— Питер, дорогой, у тебя все в порядке?

— Вполне, — лишь смог ответить я. — А с чего ты взяла обратное?

— Мне послышались странные звуки, а ты выглядишь болезненно и… плачешь.

Неужели этот человек довел меня до того, что я брежу галлюцинациями и кричу во весь голос, словно в жутком шизофреническом приступе? Естественно, я не поверил Фелиции, но едва дотронулся ладонью горячих щек, ощутил две влажные дорожки на них. Как я мог не почувствовать, что плачу? Как бы то ни было, я наскоро протер глаза, не желая показывать эту минутную слабость.

— Необычайно сильно зевнул, только и всего…

— Хорошо. И ты не хочешь мне ничего сказать? — сказала она, выпрямившись и ожидающе заведя руки за спину.

— Уверяю, Фелиция, я в порядке, не беспокойся за меня.

Ее губы приоткрылись всего на миг, послышался начальный звук, которому так и не суждено было стать полноценным словом. Она вновь опустила взгляд, и, поправив один из витиеватых локонов, намного холоднее пригласила меня к завтраку.

К тому времени, когда я спустился на кухню, Фелиция допивала чай с печеньем, роняя крошки на страницы удивительно толстой книги, а кухню окутывал сливочно-сладкий аромат блинчиков с тремя видами джема. Вдруг желудок скрутило настолько, будто я голодал несколько дней кряду, и, не задавая лишних вопросов, я приступил (если не сказать набросился) к завтраку. Меня не смутило непривычное для утра блюдо, и вначале я даже был рад всецело отдаться приему пищи, но спустя пять минут тишины в воздухе все явнее ощущалось напряжение. Как еще объяснить то, что моя жена не проронила ни слова! Сомнительно, чтобы она увлеклась чтением, ведь за всю нашу совместную жизнь я припомню всего пару подобных немых случаев, и оба они значили недоброе. Тогда я подглядел мельком название книги в надежде выяснить причину ее молчаливости, но обложка оказалась крайне невыразительной, монотонной, равно как и название, отражающее суть одним сухим словом: психология. Несмотря на словоохотливость, порой трудно было понять, что происходит в ее уме, а самое ценное там находилось именно в моменты молчания.

— Питер, нам нужно пойти к психологу, — сказала она, явно прочитав мои мысли. Горло невольно сомкнулось на очередном глотке, и я едва не выпустил кофе в обратном направлении, успев в последний момент придержать губы ладонью. Казалось, сообщи она, что мир находится на грани ядерной войны и нам осталось жить пятнадцать минут, я бы воспринял это спокойнее.

— Это что, шутка? Если нет, у меня два вопроса: почему ты решила потратить наши средства на этих болтунов и почему — нам?

— Я просто надеюсь, он сможет помочь.

— Помочь в чем? Мне казалось, у нас если не все уж так прекрасно, как в твоих идеализированных фильмах, то вполне в пределах допустимого.