Пазл Горенштейна. Памятник неизвестному

Вот так – «От Пушкина до Горенштейна». Подытожим. Первые 10 лет в эмиграции позволили Горенштейну увидеть многое из написанного им в СССР напечатанным, а «Искупление» и «Псалом» вышли по-русски отдельными книгами соответственно в США (издательство «Эрмитаж», Нью-Йорк, 1984) и в Германии (издательство «Страна и мир», Мюнхен, 1986). Также на русском в швейцарском издательстве «L’age d’homme» в Лозанне в 1988 году вышел роман «Попутчики». Горенштейн побывал в Риме, Милане, в 1988 году в Нью-Йорке, где в издательстве Ларисы Шенкер «Слово/Word» также издавались его книги, и неоднократно в Париже.

И вот с конца 1989-го его наконец начали печатать на Родине. Первой публикацией было эссе «Мой Чехов осени и зимы 1968 года» (в октябре 1989 года с предисловием Юрия Нагибина, «Книжное обозрение»).

Юрий Нагибин

Фридриха Горенштейна справедливо считают на Западе самым талантливым и самобытным писателем той части русской литературы, которая волей обстоятельств оказалась разлученной с родиной. Не говоря, разумеется, о Солженицыне, он вне счетов.

До отъезда Горенштейн успел выпустить маленькую повесть, по его сценарию поставили фильм, и тут все застопорилось. «Ответственные за литературу люди» обнаружили, что в их епархию ломит незаурядный писатель, платоновской, можно сказать, мощи и глубины, и перекрыли краны.

Лежали без движения романы, повести, рассказы, статьи – не было жизни ни физической, ни духовной, пришлось уехать. Россия равнодушно рассталась еще с одной прекрасной головой.

Фридрих Горенштейн живет в Западном Берлине, много пишет, всё печатает. И о нем много пишут, он – явление в современной мировой прозе.

Уезжая, он подарил мне рассказ и прекрасную статью о Чехове. Это было благодарностью за тщетную попытку облегчить ему отъезд.

20 октября 1989 г.

Эссе начинается так:

«Я знаю серьезных людей, которые не любят Чехова. Я не разделяю их взглядов, но отношусь с пониманием к их литературным вкусам. Пушкин начал, а Чехов кончил, и, естественно, на творчестве Чехова лежит печать не только величия, но и вырождения, так как всякое живое явление имеет свою жизнь и свою смерть. Чехов умер раньше Льва Толстого, но именно Чехов подытожил духовный взлет Российского XIX века, да, пожалуй, и духовный взлет всей европейской культуры – эпоху Возрождения, юность свою проведшую в живописи Италии, Испании, Нидерландов, молодость в шекспировской Англии, зрелые годы в музыке и философии Германии, и наконец, уже на излете, уже как бы последними усилиями родившую российскую прозу, на которой лежит подспудный отпечаток усталости и чрезмерных напряжений, свойственных всякой старости, отпечаток старческого ребячества, детской чистой мечты, щемящей грусти по ушедшим годам, наивной веры и мудрой иронии».

Какая мысль – русская проза как кода эпохи Возрождения!.. Горенштейн, я убежден, и был собственно последним ее классиком, послечеховским постскриптумом. Был ли он при этом уже анахронизмом, как казалось некоторым, или все же, как это бывает, это клеймо на нем – рукотворное хулиганство слепоглухих детей постмодернизма в эпоху «оргии гуманизма» (Платонов)? Эту принципиальную разницу между Горенштейном и массой совписов (союз писателей – это союз не писателей, а союз членов союза писателей, как шутил Зиновий Паперный) хорошо описал в своей статье о Горенштейне «Рождение мастера» Ефим Эткинд (см. выше).

«Бог дал мне речь» (1990–1993)

Последние 11 лет жизни писателя и сценариста Горенштейна, жившего с конца 1980 года до своей смерти в 2002 году в Германии, в Берлине, начинались многообещающе: с конца 1989 года его наконец начали печатать в СССР и за короткое время там вышло практически всё им написанное за более чем 20 лет активной работы «в стол». Театры захотели ставить его пьесы, и в сентябре 1991-го он впервые приехал в Москву после 11 лет жизни на Западе. Приехал на премьеру своей пьесы «Детоубийца» в театре имени Вахтангова в постановке Петра Фоменко.

К этому времени он стал весьма известным писателем во Франции и Германии. Приехал он в Москву окрыленный, хотя эйфория никогда не была его эмоцией. Но вдруг померещилась новая роль, как мерещилась она ранее Гоше Цвибышеву из романа Горенштейна «Место», заканчивающегося фразой «Бог дал мне речь». Впервые в Москве публично зазвучала речь Горенштейна – он дал несколько интервью. Первым для печати было интервью Маргарите Хемлин («Независимая газета», 8 октября 1991 г.) в рубрике «Автопортрет» под заголовком «УЧАСТИЕ В «МЕТРОПОЛЕ» БЫЛО МОЕЙ ОШИБКОЙ» (целиком – ниже).

Хемлин начала беседу с необычной фразы: «ГОВОРЯТ, приехал Горенштейн и ругает советскую интеллигенцию. Что, люди, с которыми вы были связаны, живя в СССР, в Москве, кажутся вам теперь другими? Или они СТАЛИ другими?»

Фраза удивляет, так как интервью было первым. Это «ГОВОРЯТ», как можно теперь понять, было эхом «артподготовки» Горенштейна к поездке в Москву, эхом его интервью, данных российским СМИ еще в Берлине и прочитанных в Москве и Питере.