Пазл Горенштейна. Памятник неизвестному

Отмечу, что в моем вопросе слово «заговор» не присутствовало.

Так был ли «заговор»? «Злой мальчик» Горенштейн, несомненно, был (он ответил в своем памфлете 1997 года всем названным критикам). Мальчик был, а заговор?

Как Вы думаете? И что, по-вашему, в основе отвержения Горенштейна многими? Содержание написанного им? Зависть к большому дару? Месть за резкие оценки «шестидесятничества» («фальшивая оттепель, фальшивый ренессанс, да они и люди были все фальшивые»)?

Буду рад любому Вашему ответу. Спасибо заранее.

Ваш ЮВ

Дорогой Юрий Борисович,

на мой взгляд, причина недостаточно теплого приема, оказанного произведениям Горенштейна местными литераторами в 90-х, не идейные контры, не зависть и не стремленье за что-либо отомстить (хотя в единичных случаях, возможно, и они, трудно полностью исключить это), а сложность его художественного мира. Почти никто тогда (и, наверное, сейчас) не был готов на усилие по-настоящему понять Ф.Г., тщательно и без горячки проанализировав его тексты. Такое усилие требовало затрат энергии, которые критики, похоже, сочли нецелесообразными, даже пустыми, поскольку поднимаемые Горенштейном вопросы и сама система его писательских приемов, как им казалось, находились далеко на обочине жгучей повестки дня. То есть ответ: элементарная лень и нелюбопытство.

Я, впрочем, не согласен с Галиной в том, что «его сравнительно мало людей любят». Любят многие, заметно и по соцсетям в том числе. Другое дело, что любовь к нему почти не оформлена в виде конвенционных статей или рецензий.

Искренне,

Б.К.

Алексея Гордина, издавшего в 2011–2012 году в «Азбуке» четыре тома текстов Горенштейна, я спрашивал об изменениях книжного рынка в 90-х как объяснении издательской ситуации для книг Горенштейна.

Алексей ответил:

Дорогой Юрий, добрый день! У меня нет четкого ответа. В конце 90-х – начале 2000-х как раз происходил бум «интеллектуальной» литературы. Но, честно говоря, в голове и читателей, и людей, писавших о книгах тогда, – была большая каша. В интеллектуальную литературу сваливали всё подряд – от действительно замечательных, тонких и важных вещей до какого-нибудь Переса-Реверте с его «Фламандской доской». Лишь бы не русский детектив, а-ля Доценко.